— Перестань!
— Ты не обязан мне верить, но я тебе в этом клянусь.
И вправду, как мог он поверить, что такая девушка, как Хильди, которая отправляет такие сообщения и предпринимает такие действия, кончила вот так впервые? Хотя, думается ей, решившей стать судьей себе самой, с чего бы женщина стала выдумывать такое? Голая правда прекрасна: она кончила, потому что он ей нравился, потому что она сама его выбрала, потому что часть ее жизни ушла в никуда и потому что она не занималась сексом почти тысячу лет.
Они подходят к центру парка, где оранжевые фонари создают впечатление, что на дворе день.
— Подожди, — говорит Иан, и поворачивает ее к себе. — Подожди, дай мне посмотреть на тебя.
Он снова улыбается ей, и Хильди, на протяжении трех лет скрывающая мощный эффект, производимый ее голубыми глазами, будто это было ее единственным богатством, инстинктивно пытается ускользнуть. Иан хватает ее за подбородок, проявляя яростную, но мягкую настойчивость людей из нормального мира, у которых решительно странные повадки. Она предпочла бы не читать в его взгляде при свете дня, что он находит ее красивой, и не видеть, что он сам красив.
— Я должна идти, — шепчет она, отдаляясь от него. И, конечно, они оба ловят себя на том, что снова тянутся друг к другу, как будто уже скучают.
Их танцующий поцелуй длится целую вечность и отнимает дыхание. Хильди телом чувствует, что у Иана снова затвердело. Она с болью вырывается из его объятий и почти бегом устремляется в ту сторону аллеи, которая ведет к ее улице, к ее квартире, к ее жениху, уверенному, что она ужинает с подружками. Из темноты возникает продавец травки, он приветствует ее басом. Этот мужик и его друганы видели, как Иан держал Хильди за затылок, с какой эротичной яростью, и от этого им весело: «Доброго вечера, мадам?» Хильди знает, что он нее несет сексом, что она вся пропахла Ианом, что его запах застрял в ее густых волосах, в ее складках. Невозможно с точностью определить, где он: он повсюду, как дымный ореол.
«Вот что же ты играешь? — шепчет она самой себе, топая по своей улице и тяжело дыша, будто убегает от того, что потеряла. — Что же ты делаешь, господи боже?»
И в тревоге, которая накатывает на нее, в сладостной усталости влюбленной женщины чувствуется нездоровое удовольствие от мысли, что вся ее жизнь могла бы разбиться на кусочки за пять минут, и виной этому был бы неуловимый запах мужчины, фамилии которого она не знает.
На западе города, прямо позади кафе
Чего не отнимешь у Манежа, нужно признать это, так это талант его декоратора. Если в детстве вы много читали Мопассана, особенно его описания борделей, которые собирали целую деревню в темноте воскресного вечера, вы, возможно, тоже окажетесь под впечатлением от развернувшейся тут поверхностной роскоши. Что до меня, я в полном восторге от запаха: смеси белых цветов и кружащего голову мускуса. Представьте себе огромные апартаменты, искусно поделенные на множество спален, каждая их которых, как по волшебству, ведет к тому или иному бару, — даже коридоры источают этот ударяющий в нос парфюм и легкую мещанскую влажность, присутствующую и в темных уголках, где дамы с клиентами шепотом обсуждают тарифы и предлагаемые варианты. Меня, как деревенщину, сразу поразило, что девушки были красивые, нет, не красивые, потрясающие — все на умопомрачительно высоких каблуках. А я сидела там, преспокойненько устроившись на диване в крохотном зале, где девушки ожидали своих клиентов. На моем лице была моя фирменная глупая улыбка, которая, как я была уверена всю свою жизнь, должна была обеспечить мне друзей, но та, очевидно, производила обратный эффект. Я не испугалась девушек или интерьера, во всяком случае этого не было заметно, так как я снова и снова шушукалась с домоправительницей, выкуривая сигарету за сигаретой, однако и в этот вечер, и в другие пятнадцать дней, что я проработала в Манеже, я злорадствовала, замечая немало деталей, скрывавших классические примеры плохого функционирования борделя. Красивые обои и удачно установленное освещение не улучшают и не приукрашивают повседневную жизнь проститутки, впрочем иногда клетка настолько симпатичная, что заставляет забыть об остальном — заснуть, как старая кошка, лениво убежавшая от всех в темный угол на время, пока хозяин пребывает в сомнительном настроении.
Кстати, именно хозяина борделя я и должна была увидеть в тот самый первый вечер. Мило — албанец. Когда я по глупости спросила, приятный ли он человек, мне с сомнением в голосе ответили, что иногда он
— Да, пойдет.
— Это хорошее место?
— Да, да. Пойдет.
В Манеже я задала все свои невинные вопросы, и ответы, которые я получила, сегодня кажутся мне просто-напросто ужасными. Как то, как домоправительница высокомерно нахмурила брови, когда я спросила, бывают ли у некоторых клиентов особые фантазии: «Я забочусь о том, чтобы все было в порядке, чтобы никто не выходил за рамки установленного времени и чтобы клиент платил. Но я не хочу знать, что происходит в комнатах».
Она помахала ладонями в воздухе, показывая, что откровенные рассказы в случае чего тоже привели бы ее в плохое расположение духа, равно как и плохой запах. Помимо уборки и контроля за порядком, в перечень рабочих обязанностей этой молодой дамы входило: встретить клиентов, провести их к хозяину, предупредить работниц гарема, разошедшихся каждая в свой угол, и организовать «презентации» девушек. Услышать выбор клиента или угадать по его неловким описаниям, какая девушка из шести или двадцати представленных понравилась ему. Предупредить выбранную счастливицу и внимательно записать в регистре имя девушки, отведенное время и выбранную комнату. Принять оплату наличными или картой. После проводить до двери удовлетворенного и освободившегося от денег клиента, убедившись, что он остался всем доволен, но до этого, самое главное — за пять минут до конца отведенного времени постучать в дверь спальни с заботливой пунктуальностью дуэньи.
Бордель не мог бы существовать без строгих правил. Не нужно работать там, чтобы понять, что управляться с двадцаткой девушек, их гормонами и приносящими деньги красивыми телами сложнее, чем с пятьюдесятью официантками. На базе одних и тех же общих правил каждый публичный дом может по своему усмотрению дать чуть больше свободы или же забрать ее — каждый бордель дорабатывает свой внутренний регламент. Проститутка ли вы, клиент ли, вы быстро пронюхаете, кто заправляет учреждением: мужчины или женщины. Становится ясно, держат ли здесь кур, помахивая плеткой в их сторону, или независимых работниц, чувства которых надо оберегать.