Детали, обнаруженные Даниловым, не представляли опасности для больничной администрации. Любая придирка с легкостью могла быть отбита – и лаборатория может ошибиться, и врач может о чем-то не упомянуть, но без установленного расхождения диагнозов приходится верить тому, который указан в истории болезни, а в рамках выставленных диагнозов медицинская помощь была «полной и исчерпывающей», как выражалась профессор Ряжская. Нет, если бы Данилов вдруг стал министром здравоохранения, то первым же приказом сделал бы секции всех пациентов, умерших в стационаре, обязательными. Предрассудки предрассудками, а в медицине крайне важна полная ясность, установлению которой помогают секции. Если лечение закончилось поражением, а смерть пациента, невзирая ни на какие обстоятельства, это всегда поражение для лечащего врача, то нужно установить точную причину смерти и спросить себя, все ли ты сделал правильно.
Драгоценный шеф Владислав Петрович Замятин любил на досуге рассказывать о том, как в бытность свою ординатором и аспирантом посещал секции всех пациентов, умерших во время лечения в шестьдесят седьмой больнице. Причем не просто посещал, а фотографировал и записывал, иначе говоря – делал по каждому случаю обстоятельный иллюстрированный конспект, который затем превращался в доклад. Заработал себе на этом изрядно бонусов, как сознательный и ответственный врач, написал пару научных статей, но, что важнее всего – имел возможность учиться не только на собственных ошибках.
«А какой бы был твой второй приказ в должности министра?», вкрадчиво поинтересовался внутренний голос.
«Ясно какой – об освобождении меня от занимаемой должности по собственному желанию», ответил Данилов.
«Дураком ты родился, дураком и помрешь», грустно констатировал голос.
«Не в уме счастье», ответил Данилов древней пословицей староверов, к которым, если верить ничем не подтвержденному семейному преданию, он имел прямое отношение по материнской линии. В уме, не в уме, а у Елены пару раз проскальзывали намеки на то, что некоторые не умеют ценить своего счастья и использовать шансы, которые предоставляет им жизнь. В переводе это означало, что некоторые, а именно – Владимир Александрович Данилов, напрасно отказались от перехода в Министерство здравоохранения после руководства севастопольской медициной. «Некоторые могли бы впасть в когнитивный диссонанс, который ничем хорошим не закончился бы, – отвечал на это Данилов. – Или крыша съехала бы капитально, или Кондратий Петрович хватил бы». И ради чего напрягаться? Чтобы похоронили бы за казенный счет, а на доме мемориальную доску повесили бы? «Здесь с такого-то по такой год жил видный организатор здравоохранения…». Нет, доски рядовым министрам не положено. Если каждому министру доску вешать, то дома от непосильной нагрузки рушиться начнут…
Надежда умирает последней. Вроде бы и понимаешь, что надеяться не следует, а все же надеешься – а вдруг? После недолгих колебаний, вызванных врожденной деликатностью (похвальное, но крайне неудобное качество), Данилов позвонил Ерофееву и попросил копии историй болезни умерших за ноябрь и декабрь.
– Сделаем! – бодро заверил Ерофеев. – Яночка в восторге от вашей щедрости.
– Да будет вам… – заскромничал Данилов, решив, что за два месяца отблагодарит добрую девушку вдвойне. – Это я в восторге от ее отзывчивости и деловых качеств – копии просто идеальные.
– Хотите познакомиться? – игриво предложил Ерофеев.
– Рад бы в рай, да грехи не пускают, – отшутился Данилов. – Скажите, Дмитрий Алексеевич, а большое количество отказов от вскрытия это давние реалии больницы имени Буракова или недавние?
– Ну, как вам сказать… – Ерофеев выдержал недолгую паузу, явно собираясь с мыслями. – Ну, если уж говорить прямо, то да – реалии. Давние реалии. Во всяком случае на моей памяти так всегда и было – администрация визирует любые заявления, в том числе и те, которые касаются пациентов, умерших в первые сутки. Скажу вам больше, только прошу на меня не ссылаться…
– Ни в коем случае! – обнадежил Данилов. – Да и вообще, все, что сказано между нами, между нами и останется.
– В марте прошлого года был случай, когда отдали без вскрытия тело тридцатилетнего парня, доставленного с улицы с зэчээмтэ.[46] Он умер в реанимации на вторые сутки…
– Ничего себе! – сказал Данилов.
Вообще-то всех умерших, взятых с улицы, принято вскрывать, потому что улица – это всегда неопределенность. Мало ли, что там произошло? Вдруг смерть носит насильственный характер? Закрытая черепно-мозговая травма тоже подлежит обязательному вскрытию, поскольку в этом случае насильственная смерть весьма вероятна. Опять же – смерть молодого человека всегда вызывает вопросы. С чего бы молодому и здоровому (а большинство молодых именно такие) вдруг умирать? Надо разобраться, а никакого разбирательства не было.
– Он принадлежал к какому-то течению, категорически отрицающему вскрытие тела, – продолжал Ерофеев. – То ли родновер, то ли викканец… Не могу точно сказать, ибо я не в теме, помню только, что это было нечто языческое.
– И кто именно разрешил забрать тело?
– Формально – бывший главный врач, потому что такие заявления обычно подписывал он, но могу предположить, что решение принимала Евгения Юрьевна. У нее, знаете ли, такая позиция – умершего все равно не вернуть, значит нечего живым проблемы создавать.
Хороший подход, логичный, только вот если не создавать проблемы живым, то будут новые умершие, потому что на замолчанных ошибках учиться невозможно.