— Блокада пала больше года назад, — ответил ей юноша, — а сегодня нам обещали сюрприз, помнишь? Блокада стала историей, у нас довольно хлеба, больше никто не умирает от голода, и не звучит метроном. Мы победили Блокаду, милая.
— Мы победили… — прошептала Маша, и тут прокашлялись репродукторы, заставив остановиться куда-то идущих людей. Привычно захолонуло в груди, но на этот раз вести были действительно хорошие. Да и могли ли они быть плохими, когда Красная Армия уже шла по немецкой земле?
Из репродукторов донесся совсем не голос диктора Ленинградского радио, согревавший их холодными блокадными ночами и днями, даривший надежду и звавший на борьбу. Торжественный голос Левитана нес самую лучшую весть — конец войне. Он говорил о том, что проклятый враг капитулировал, больше не будут падать бомбы и кричать от невыразимой боли люди, больше никого не увезут на Охтенское кладбище и никто не будет падать у станка, чтобы не подняться никогда. Люди слушали этот голос, замерев и почти не дыша. Множество дней и ночей отделяло их от этого дня и вот он, наконец, наступил! Он наступил, как они и мечтали когда-то!
— Великая Отечественная война, которую вёл советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена! — голос звенел над замершими людьми. Победившими не только врага, но и самих себя.
— Гриша… Гриша… Гриша… — Машка расплакалась. — Победа! Гриша! Победа! Родной мой, любимый! Мы победили!
Победа! Полный счастья день, который навсегда запомнился им теперь, именно таким. Да, они не дожили до него, но решившие показать молодым людям его хотя бы и во сне, сделали великое дело. Счастье, казалось, затопило проспект. Множество людей плакало от радости, плакала, глядя в теперь уже навсегда мирное небо. Ленинградцы верили, что мирное небо — оно навсегда!
Кто-то пустился в пляс, неизвестно откуда взявшаяся зазвенела гармошка. Кто-то пел, кто-то кричал, а сверху на счастливых людей смотрело солнце, согревая их своими теплыми лучами.
Плачущие от счастья дети заставляли кинувшуюся к ним маму улыбаться. Лишь вслушавшись в слово, что произносили детские губы, фрау Кох поняла. Обнимавшиеся в своей постели, ее младшие дети плакали сейчас, повторяя «Победа!». Им это было действительно нужно, увидеть своими глазами, прочувствовать, понять. И Блокада отступила, потому что они победили! Все они, весь народ!
Герр Кох улыбался радости всех своих детей, но нужно было собираться. Такси должно было подъехать буквально с минуту на минуту, потому что их ждала дорога, всю семью Кох ждал Ленинград. Именно так и называли они город между собой, отторгая более позднее название.
Быстро пройденная таможня, паспортный контроль и вот… Огромный самолет поднял семью в небо, направляясь в тот самый город, подаривший младшим смысл жизни. Как ни странно, но это было именно так… Держалась за Гришу Маша, неотрывно смотрела в иллюминатор Надя, а родители с тревогой поглядывали на своих детей. Но все было спокойно.
Огромный, полный пассажиров аэробус заходил на посадку. За иллюминаторами расстилалось море огней того самого города, в котором родилась, выросла и умерла Надежда Самойлова. Сердце девушки застучало чаще, она рвалась туда и боялась снова увидеть те самые картины… Казалось, война отпустила девочку, она перестала тревожно оглядывать небо, видеть сны с изможденными людьми, но все-таки что-то жило в ее душе… Что-то жило и в душах младших. Маша, как и Гриша, хотели увидеть и боялись вернуться в то время, что было
Из аэропорта микроавтобус вез их в гостиницу, находившуюся отнюдь не в центре. Гостиница была расположена недалеко от того дома, в котором они жили. Надя вбирала в себя глазами проносившийся за окном город, а Маша зажмурилась. Все понявший Гриша обнял свою девочку, давая ей пережить свой страх. Внезапно почудился холод, но мальчик все предусмотрел и вот… Прямо перед носом Маши появился маленький кусочек хлеба.
— Кушай, родная, — очень ласково произнес он. — Кушай…
Все-таки, Блокада еще жила в них. Она уже отмирала, но вот в такие мгновения проявляла себя страшным оскалом голода. Ну и мерзли что Гриша, что Маша, что Надя, поэтому даже в жаркий полдень бывали одеты достаточно тепло. Тут могло помочь только время, которого у них теперь было сколько угодно. Они видели самое главное — война закончилась.
Заселившись в гостиницу, дети, разумеется, сразу же помчались к своему старому дому, только затем, чтобы увидеть… На месте дома раскинулся скверик, а самого его просто не было. Не было их квартиры, не было и соседей, только в сквере играли дети.
— Ва-а-аня! — раздался вдруг крик откуда-то сбоку, да такой, что Маша вздрогнула. — А ну слазь с дерева! Иди борщ есть, пока не остыл!
— Ну ма-а-ам! — какой-то мальчик сидел на ветке дерева. — Ну я не хочу, давай позже?
— Мила! Мила! Кушать! — родители сзывали детей с площадки, а девочка просто застыла, слушая это, и по лицу ее текли слезы.
— Тише, тише, родная… — Гриша, разумеется, понял свою девочку. — Видишь, они не знают голода и холода, разве не об этом мы мечтали? Они счастливы… Мы же тоже будем, да?
— Да, милый, — тихо ответила ему ощущавшая себя в Ленинграде Маша. — Мы будем!