Марта уже почти совсем не считала себя немкой, проживая жизнь русской девушки Нади, видя трупы на снегу или… Гришину усталость, Машину бледность… Апатия все сильнее наваливалась в снах, приходя к ней и наяву, но помогал хлеб. Обычный черный хлеб, разделенный девушкой на кусочки.
— Я помню, читала о десерте, который очень любили все фронтовики, — вспомнила фрау Кох. — Давай сделаем Марте?
— Сегодня восьмое сентября[3], — невпопад ответил ее муж. — В этот день все и началось… Давай, только просто положим перед ней, если она захочет…
— Хорошо, — кивнула женщина. — Давай.
Увидев, что лежит на тарелке, Марта даже не могла заплакать. Дрожащими, буквально ходившими ходуном руками, она намазывала желтое крестьянское масло на хлеб, чтобы потом посыпать его сахаром, но есть не стала. Девушка аккуратно положила хлеб на тарелку, а затем упала лицом на сложенные руки. Если бы она могла, то, наверно, заплакала бы.
— Это младшим, — тихо проговорила Марта, уже совсем принявшая себя Надей. И фрау Кох заплакала от этих слов, сказанных голосом, лишенных всех эмоций.
— Поешь, Наденька, — произнес герр Кох, успокаивая жену. — Ты найдешь своих младших, обязательно.
— Спасибо, папа, — то, как девушка произнесла это слово… Да эмоций в голосе ее не было, но по ощущениям, она вложила в одно-единственное слово столько…
Эта ночь оказалась самой страшной. Надя просто не смогла подняться, а потом перед ней появилась мама из Ленинграда. Это означало, что младшие отныне остались одни. Осознавать это было очень больно. Но Зинаида не просто так пришла в сон к той, чья душа стала душой дочери.
— Надюша, — ласково произнесла женщина. — Ты умерла и ушла в другой мир, но Гриша с Машенькой тоже тут, их снарядом убило.
— Как мне найти их, мама? — спросила девушка. — Если они услышат немецкую речь…
— Да, доченька… Они тут, — повторила Зинаида. — Просто смотри получше по сторонам и тогда ты их узнаешь.
— Я найду, мама! — поклялась Надя.
Наутро девушка принялась носиться, собирая теплые вещи, упросив отца купить много хлеба, как марта сказала — для «младших». Она целеустремленно собирала детские вещи, думая лишь о том, как тяжело будет ее «младшим» среди тех, кто говорит по-немецки.
А фрау Кох, в слезах дочитав воспоминания просто принесла дочери метроном. Обычный метроном был девушкой бережно уложен в ее вещи. Ведь без метронома было тревожно и ей самой, а каково будет Грише и Маше?
С этими мыслями Марта… или Надя? Девушка простилась с родителями так, как будто на фронт уезжала, не надеясь застать их живыми, и влезла в знакомый двухэтажный вагон. До Женевы от дома было часа два езды, а там до школы ходил автобус.
Усевшись в кресло сидячего купе, Марта гладила упакованный «кирпич» хлеба. Она опасалась класть его к вещам — ведь могут украсть! Это же хлеб! Сны ее за лето изменили очень сильно, хотя она и сама не заметила, как именно это произошло. Но разве в этом было дело? Девушка почему-то была уверена, что найдет младших в школе или в самой Женеве, при этом мотива своей уверенности не понимала.
Поезд дал гудок, двинувшись в сторону Женевы, а Марте вдруг стало холодно. Возможно, в этом был виноват сам поезд, полный сытых людей, возможно, что-то отозвалось в памяти. Девушка не увидела зениток, отчего ей просто стало страшно, ведь, если налетят, то они совершенно беззащитны. Достав из чемодана зимнюю куртку, Марта натянула ее на себя, стараясь согреться, но холод был где-то внутри.
Казалось, сейчас заунывно и протяжно завоет сирена, или побежит, застрекочет метроном, но было тихо, даже слишком тихо, ведь звуки поезда ею не воспринимались… По коридору ходили незнакомые люди, но молчал метроном, вызывая этим самым молчанием тревогу. И будто наяву девушка услышала то усталый, а то злой голос Ольги Берггольц, что поддерживала их рупором Ленинградского радио… «Но мы в конце тернистого пути и знаем — близок день освобожденья…»[4]
Думая о том, что ей предстоит в школе Марта, уже полностью ставшая Надей, понимала, что будет сложно, очень сложно. Не видевшие ни бомб, ни войны, ни Блокады люди — о чем с ними говорить? О платьях и побрякушках, когда наивысшая ценность — хлеб? Девушка не была уверена, что сможет, поэтому год обещал быть очень непростым. Потянувшись к карману, Надя достала маленький кубик хлеба, засовывая его в рот и закрывая глаза.