— Можно, доченька, знакомые? — поинтересовался отец.

— Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? — спросила в ответ девушка, заслужив осторожный кивок.

Сны действительно уже изменили ее, Марта не считала правильным даже в мелочах врать маме и папе. Ее папа принял этот странный для него факт, никак его не комментируя, также как и то, что дочь назвала город совсем не так, как тот звался сейчас. Мужчина просто сел и написал письмо в архив города. Адрес архива он выяснил в посольстве по телефону, где его ни о чем не спросили.

Ответ пришел довольно быстро, но герр Кох, такая была фамилия семьи, не стал его вскрывать, а отдал прямо так дочери. Обрадованная девушка вскрыла конверт, украшенный кучей марок, чтобы прочитать короткую справку.

Тот мужчина, которого Надя во сне называла папой, погиб в самом начале войны. Когда началась Блокада, в записях появились Гриша и Маша — записанные племянниками двое детей, хотя ни братьев, ни сестер у Самойловых не было. Первой умерла Зинаида — так звали маму, а потом, спустя несколько месяцев — дети. В один день не стало всех троих. И Марта плакала над этой архивной справкой, уже понимая, что и ей предстоит пройти через это.

В снах девушки разворачивалось мирное время, Испания и обездоленные ребятишки, появившиеся на улицах и в школе. «Но пассаран!» — это были не просто слова, не просто жест… Как непохоже было то, что видела Марта во сне на обыденность яви.

— Мама, можно я на завод пойду? — поинтересовалась шестнадцатилетняя Надежда у своей мамы.

— Можно, доченька, — кивнула самая лучшая женщина на свете, которую Марта уже начала ассоциировать и со своей мамой. — Завтра с утра и пойдем, в заводоуправление сходим перед сменой.

Так девушка Надя встала к токарному станку. Марта не понимала — зачем? Ведь были же институты, университеты, но для той девушки, что была во сне, оказалось в радость работать руками. А потом… Минул всего лишь год и грянуло.

— Граждане и гражданки Советского Союза… — звучало летним днем из репродукторов на площади. Так для Нади началась война.

Папа ушел на фронт на следующий же день, а мама только вздохнула, собираясь с дочерью на завод. Надя немного завидовала папе — вот он добьет немцев и приедет домой. Девушка воспринимала слово «война» не как катастрофу, а как веселую прогулку. Но шли дни, а хороших вестей не было, все еще не было вестей о том, что немец задрал лапки.

Надя верила, что еще немного и война закончится, а вот Марта знала — не закончится. И отчаянный крик, буквально вой матери, получившей похоронку на мужа, продрал девушку ужасом от головы до пят, да так, что она проснулась, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. В тот день Марта ластилась к родителям, как маленькая, безмерно удивляя своих взрослых.

Девушка увидела, как бывает, когда гибнет папа. И она уже не могла быть прежней, просто не была в состоянии бездумно смотреть телевизор или идти на дискотеку, ведь у Нади в ее сне погиб папа. Папа! Перенести это было тяжело. А вот фрау Кох, будто почувствовала что-то — она обняла расплакавшуюся уже взрослую дочь. Женщина ни о чем не прашивала, просто ждала, пока Марта выплачется, молча гладя ее. Конечно же мама увидела, как меняется ее ребенок, вот только понять, в чем дело, не могла.

А сны продолжались, вот уже и Блокада замкнула кольцо, в самолеты с черными крестами на крыльях, так похожие на современные, летели на город, чтобы убить их всех! Немцы бомбили Ленинград, и Надя мечтала о том, чтобы все немцы на свете умерли! Горели больницы, рыдали матери перед разбомбленным детским садом, хныкали дети у руин домов…

А один сон буквально вышиб почву из-под ног Марты. После него она уже не могла относиться к немцам как раньше. Девушка не выходила из дому неделю и говорила исключительно по-русски. Вот тогда фрау Кох всполошилась, усевшись со своим ребенком, женщина попросила рассказать.

— Мне снятся сны, мама, — произнесла Марта. — Там Ленинград…

— Когда, малышка? — непроизвольно назвала ее так мама, на что девушка не обратила внимания.

— Сначала мне снились тридцатые, мама, — вздохнула Марта, глядя в стену невидящими глазами. — Боже, как они счастливо жили, мамочка! У них не было нашей хваленной демократии, но как же они были счастливы!

— А сейчас? — фрау Кох уже все поняла. — Что тебе приснилось сейчас?

— Это была эвакуация детей из Ленинграда, мамочка… — женщина поразилась тоске и просто невыразимой боли, звучавшей в голосе дочери. — Судно с красными крестами, полное детей. Там были дети, мама! Дети!