Он продолжил работать.

— Портрет Габриеля — это фальшивка. Такого человека не существует. Это маскировка.

Гаррисон закончил с одним проводом, и его рука переместилась ко второй груди.

— Габриель заручился поддержкой своих жертв, чтобы они предоставили нам описание, а потом убил их.

— Филипп, — сказал Гаррисон, не поднимая головы.

Я кивнула.

— Должно быть, он проделал то же самое во Франции.

Эти слова почему-то несколько секунд висели в воздухе, оставляя неприятный осадок, хотя я и не понимала почему. Я услышала, как второй зажим защелкнулся на проводе, потом Гаррисон вынул руку из-под блузки и взял миниатюрные кусачки. Абсурдность заключалась в том, что благодаря бомбе я снова ощутила на своей груди нежные волоски на мужской руке, и от этого хотелось то ли разрыдаться, то ли рассмеяться, сама не знаю.

Гаррисон взял провод кусачками, и я почувствовала прикосновение холодной стали над теплом его ладони.

— Если я ошибусь, никто из нас об этом уже не узнает.

Он посмотрел на меня, я кивнула и прошептала:

— Режь!

Мускулы его руки сократились, и кусачки беззвучно разрезали провод. Гаррисон закрыл глаза, возможно, чтобы помолиться, а потом глубоко вздохнул с благодарностью, что все обошлось.

— Вы в порядке?

Я кивнула.

Он вытащил руку из-под блузки и мрачно уставился на детектор движений.

— Стойте спокойно, — тихо сказал он, приближаясь, чтобы изучить сенсор.

И тут слова, которые я оставила висеть в воздухе, снова показались на поверхности и потребовали к себе внимания.

— Что я сказала о Франции?

Гаррисон оторвал взгляд от бомбы, но не слышал ни слова.