Фаюм

Одним из величайших достижений в правление второго Птолемея было отвоевание новых больших территорий земли для обработки и заселения в Фаюме. Это современное арабское название низины шириной около 30 миль с севера на юг и длиной 40 миль с запада на восток, которая лежит на западе от нильской долины, отделенная от нее пограничными холмами. Однако между этими холмами есть проход рядом с современным Иллахуном, через который рукав Нила, ответвляющийся на запад у Асьюта, может попасть в низину и заполнить ее до уровня Нила. Поэтому в период правления первых египетских династий большая часть низины внешне представляла собой естественное озеро, уровень воды в котором поднимался и опускался вместе с рекой и по берегам которого теснились поселки египетских рыбаков. Фараоны 12-й династии очень заинтересовались этим озерным краем; он стал излюбленной царской резиденцией, и, вероятно, царь этой же династии, названный в сочинении Геродота именем Моэрис, построил большую дамбу с мощными шлюзами поперек прохода в холмах, через который река впадала в низину, и таким образом отрегулировал приток и отток воды, чтобы уберечь жителей низины от разрушительных наводнений, а стране дать водохранилище на то время, когда уровень воды в Ниле понижается. В V веке до н. э. Геродот посетил эти места и увидел обширную водную гладь — озеро Моэрис, как назвали его греки впоследствии. В те дни оно наполняло низину примерно до того места, где теперь находится столица провинции Мединет-эль-Фаюм, а тогда стоял египетский город Шедет. Жители приозерья поклонялись своему божеству — богу-крокодилу Себеку, который в иероглифике изображался с крокодильей головой. Крокодилы были для них священными, и одного крокодила держали в Шедете в качестве воплощения Себека. Жрецы украшали его драгоценными камнями и кормили, как и священного быка Аписа, который содержался в Мемфисе как воплощение Хапи. Когда Птолемеи заняли Египет, великое озеро все еще было на своем месте. Шедет греки переименовали в Крокодилополь, «город Крокодилов». Но когда греки увидели, что это прекрасная плодородная земля по ту сторону от окружавших Нил бесплодных холмов, они сочли возможным осушить большую часть воды в низине и отвести обнажившиеся широкие участки новой удобренной почвы под сельскохозяйственную обработку. Это был подвиг, достойный великого царя. Кроме того, Птолемей, как мы видели, следуя своему плану создания искусственной Македонии в Египте, получил бы здесь свободную землю для своих греко-македонских военных поселенцев, где они могли бы сформировать ядро жителей и где не нужно было бы для этого выселять египтян. Греческие инженеры при Птолемее I и Птолемее II взялись за работу над проектом, и через несколько лет там, где лишь недавно была водная гладь, раскинулись хлебные поля с новыми деревнями и поселками. Площадь озера уменьшилась более чем в два раза, и теперь оно покрывало только северную, самую глубокую часть низины, где и по сей день стоит вода в Биркет-эль-Карун, хотя она стала солоноватой и непригодной для питья, так как начала усиленно испаряться из-за уменьшения объема. На земле, отвоеванной Птолемеем II у озера, до сих пор простираются поля и стоят деревни египетской провинции Эль-Фаюм.

Слово «Фаюм» — это арабская транскрипция египетского (коптского) названия, означающего «озеро», и первое название, которое греки дали этому отдаленному ному, было простым переводом египетского названия — Лимне, что означает по-гречески «озеро»[221]. Хотя рабочие, как и везде, в основном были коренными египтянами, «Озеро» представляло собой более греческую провинцию, чем все остальные провинции Египта. Греческим поселенцам она даже казалась больше похожей на их родину, поскольку там хорошо прижились оливковые деревья, не принявшиеся в остальных частях страны. Ни одна другая провинция Египта не дала современному археологу более богатого урожая греческих папирусов, чем Фаюм. И не только потому, что большая часть тамошнего населения писала по-гречески, но и потому, что города на границе пустыни довольно быстро оказались заброшены, как только во время упадка римской империи прекратилась ирригация и началось наступление пустыни, и все отходы были быстро засыпаны слоем нанесенного песка.

Названия приозерных городов в основном были греческими, и некоторые из них были явно даны в честь представителей царской фамилии при Птолемее II. Собственное имя царя сохранилось в Птолемаиде-Гормос (Гавань), располагавшейся на берегу отходящего на запад рукава Нила непосредственно перед тем, как он впадает через холмы в низину, вероятно в районе современного Иллахуна. Это был порт, через который провинция сообщалась с водными путями Нила: зерно из «Озера» там грузилось на суда и перевозилось в Александрию. Прозвище царицы Арсинои Филадельфии снова появляется в Филадельфии (современный Рубайят), а родственные отношения божественных царя и царицы отразились в Теадельфии (Харит). Сестра царя Филотера дала свое имя Филотериде (Вадфа); особая связь царского рода с Дионисом отражена в Вакхии (Умм-эль-Атль) и Дионисии (Каср-Курун?). В конце царствования Птолемея II весь ном был переименован в честь великой царицы. Вместо «Озера» он превратился в Арсиноитский ном. Его столица, город Крокодилов, была переименована, вероятно, в период позднего эллинизма, в Птолемаиду-Эвергетиду (в честь Эверге-та II)[222], но в римские времена обычно звалась «городом Арсиноитского нома». Кроме уже упомянутых городов, чье местонахождение установлено, в провинции были и другие с такими же или похожими названиями. Там было по меньшей мере пять деревень, называвшихся Птолемаидами. Была еще одна Филотерида; две деревни Арсинои; две деревни Береникиды; деревня, называвшаяся «город Афродиты Береники», две деревни с названием Филопатор; Лисимахис; Магаис. Некоторым местам даны названия, образованные от имен греческих богов — Гефестия, город Латоны, Афинас, город Гермеса, Ареос, Гераклея, Полидевкия, или от имен греков — селение Евкрат, селение Филоксен, Андромахида, Архелаида, или просто греческие названия на добрую удачу — Эвемерия (современный Каср-эль-Банат). Множество населенных пунктов имеют египетские названия (которые мы знаем в греческой транскрипции) — Керкесуха, Керкеосирис, Псеуарион и т. д., — некоторые из них соответствуют названиям великих египетских городов за пределами Фаюма — Мемфис, Атрибис, Мендес, Бубастис, Танис (названный, как предполагает Ростовцев, в честь родного города переселившихся туда крестьян); а несколько называний указывает на семитских поселенцев — Магдола (еврейское слово «мигдол», «крепость»), Ханаанис, деревня Самария. Арсиноитский ном в целом делился на три мериды (области) — мериду Полемон на юге, мериду Фемист на западе и мериду Гераклида на севере и северо-востоке. Четвертая область меньшей величины, называвшаяся «Малым озером» и упоминавшаяся в ранние времена, в поздние, видимо, вошла в мериду Гераклиду.

Уже отмечалось, что Птолемей видел в отвоеванной территории землю, на которой он мог поселить своих греческих и македонских воинов. Как интерпретирует имеющиеся данные Ростовцев, сначала грекам и македонцам давали надел, который состоял из части поля, уже приведенного в состояние, пригодное для посева зерновых, египетскими крестьянами («царскими земледельцами»), и части земли, еще неорошаемой, которую при дополнительном вложении сил можно было превратить в виноградник, фруктовый сад и огород.

Среди найденных папирусов есть множество фрагментов официальной переписки и документов двух главных инженеров, руководивших новыми ирригационными сооружениями в Фаюме при Птолемее II и Птолемее III. Первый из них — Клеон, второй — Феодор, они носили звание архитектонов, что в данном случае означает не архитектора в современном смысле, а инженера. Архитектон получал инструкции непосредственно от диойкета — к примеру, Клеон получал их от Аполлония. Вероятно, Клеон спроектировал обширную систему каналов, которая впоследствии стала питать новые угодья в Фаюме. Но его жизнь складывалась не очень гладко. По-видимому, он враждовал с неким Клеархом, скорее всего одним из своих подчиненных[223]. У нас есть письмо от управляющего большим поместьем Аполлония, в котором содержатся угрозы в адрес Клеона, так как его работы в другой части провинции помешали ему побывать на каких-то ремонтных работах на канале в поместье великого диойкета[224]. Когда Птолемей II сам посетил Фаюм, возможно, в 32-й год правления, Клеону пришлось выдержать царский гнев (πικρῶς σοι ἐχρήσατο)[225]. Но он не потерял своего поста. Он по-прежнему оставался архитектоном в последний год правления Птолемея II. Однако у нас есть письмо, написанное, видимо, новым диойкетом сразу же после падения Аполлония, где он объявляет чиновникам Арсиноитского нома, что отныне архитектоном нома назначается Феодор[226].

Двор

Двор Птолемея II едва ли уступал какому-либо иному в великолепии. Он, как любой другой монархический двор, представлял собой организованную иерархию должностных лиц от занимающих самые высокие посты, таких как главный егерь (архикинег), главный сенешаль (архедеатр), главный лекарь (архиатр), главные виночерпии (архиэнохи), до конюхов, привратников и подметальщиков. Однако великолепие двора сдерживали греческие художественные традиции; дворец Птолемея наверняка был домом не султана варваров, а великого грека, похожим на дома богатых афинян, только более пышным и просторным. Даже когда его внутреннее убранство с появлением евнухов приобрело восточные черты, его внешний вид остался греческим[227]. В костюмах птолемеевского двора не было искусственной экстравагантности ни прежних восточных дворов, египетских или персидских, ни версальского двора XVIII века — никаких удушающих одеяний, скроенных по капризу моды и фантастически искажающих пропорции человеческого тела, а только простота греческого платья, либо не скрывающая формы тела в их натуральном виде, либо облекающая его покровами, которые легко облегали тело, позволяя наслаждаться красотой естественных складок ткани. Мужчины, во всяком случае, не носили никаких замысловатых головных уборов, ни тиар, ни тюрбанов, ни светских париков, но разве что повязку (диадему), которую греки — победители Игр повязывали себе на голову, или золотой венец в виде венка из листьев. Даже особые головные уборы, которые отличали царей, правивших этими эллинистическими дворами после Александра, не были коронами в современном смысле, а скорее лентой — этакой «диадемой». Только богатством ткани, цветом — первоклассным тирским пурпуром, — изысканностью вышивки платье царя или вельможи отличалось от костюма обычного греческого горожанина. Однако по торжественным случаям государственного значения царь облачался в македонский военный костюм, видоизмененную униформу, которую носили офицеры эллинистических армий: войлочную шляпу с широкими полями под названием каусия, небольшую удлиненную хламиду и высокую обувь на шнуровке — крепиды. Это была всего лишь идеализированная одежда сельского помещика родом из Македонии, и более того, это был настоящий костюм, который греки обычно надевали для сельских занятий, охоты или путешествий. Конечно, официальная хламида царя должна была отличаться особым великолепием; в источниках сказано, что хламида Деметрия Полиоркета была вышита солнцем, луной и главными звездами. Когда царь надевал каусию, диадему повязывали вокруг ее тульи, так что концы свисали сзади. Безусловно, и сами Птолемеи, и александрийские вельможи все были чисто выбриты. Таков был общий обычай греческого мира после Александра, и его переняла римская аристократия в последнем веке до нашей эры — до тех пор, пока бороды снова не вошли в моду при императоре Адриане.

Архитектуру и обстановку дворца нужно представлять себе греческими. Следует ориентироваться на настенную живопись из Помпей, идиллические барельефы эллинистической эпохи, когда мы представляем их себе, а не на развалины фараоновских зданий. Колоннады, из которых Птолемеи смотрели на александрийскую гавань с лесом мачт под сверкающим египетским солнцем, почти наверняка были составлены из классических колонн, коринфских или ионических, а не из массивных колонн с капителями в виде цветков лотосов или верхушек пальм, характерными для Древнего Египта. Разумеется, при дворе говорили на греческом языке. Когда последняя Клеопатра выучила язык своих туземных подданных[228], это считалось чем-то столь же выдающимся, как если бы королева Виктория выучила хиндустани. Такое впечатление, что в ближайшем окружении царской семьи македонский язык сохранился в некоторой степени в качестве национальной гордости — что-то вроде австрийского диалекта императоров Австрии, которые пользовались им в семейных разговорах между собой, хотя официальным языком австрийского государства был верхненемецкий. Богами, от которых, по преданию, дом Птолемеев вел происхождение, были Геракл и Дионис[229]. Египетские жрецы, описывая царя Египта в иероглифических храмовых надписях, могли, как и раньше, называть его сыном Ра, но Птолемеи не понимали египетского или, если даже и знали египетские формулировки в переводе, довольствовались тем, что позволяли египтянам отдавать им обычные для фараонов почести.

Неужели в александрийском дворце не было ничего египетского, ничего, что помогло бы нам понять, если бы мы вдруг перенеслись туда, что мы находимся в Египте, а не во дворце одного из первых цезарей Рима? Вероятно, там все-таки были вещи, которые могли бы показать нам, что мы попали в Египет. Среди толпы придворных в греческом платье, солдат в македонской форме, несомненно, часто встречалась бы фигура египетского жреца в белом льняном одеянии и с бритой головой. Они приезжали в Александрию, чтобы испросить милость Птолемея к своему храму или пожаловаться на какое-нибудь ущемление привилегий жрецов со стороны греческих чиновников. Помимо жрецов, богатые египтяне, скорее всего, наверняка одевались бы как греки — во всяком случае, те, кто занимал должность при дворе или на государственной службе — и были бы неотличимы от греков, если бы не смуглое лицо. И хотя интерьер дворца и других греческих домов Александрии был преимущественно греческим, несомненно, тут и там в него были бы включены египетские мотивы. Мы встречаем их в более позднем греческом искусстве, и они могли проникнуть туда через Александрию: сфинксы, не совсем те древние египетские, но преобразованные более реалистическим эллинским искусством; фигуры Исиды с систрами, но больше уже не подчиняющиеся строгим египетским условностям — более естественные, а порой, надо сказать, и довольно вульгарные[230].

Когда был основан птолемеевский двор — иноземное заведение в среде, с которой у него не было родовых связей, — он не мог опираться, в отличие от других монархических дворов, на наследственную аристократию. Знатность при таком дворе определялась по официальному званию, пожалованному царской милостью отдельным людям. Старая помещичья знать Македонии, из которой Александр выбрал своих военачальников, слишком перемешалась с разнообразными иными элементами в тех странах, где правили преемники Александра, чтобы по-прежнему существовать там как отдельное сословие. Возможно, при дворе первого Птолемея члены знатных македонских родов все еще пользовались особым влиянием и престижем, но он должен был в кратчайшие сроки создать бюрократическую иерархию Египта из любых подручных греческих элементов — ловких авантюристов со всех греческих городов, эллинизированных карийцев и ликийцев. Несомненно, что со временем некоторые греческие семьи, обустроившиеся в Египте, стали бы пользоваться особым влиянием, когда сановники на высоких постах обеспечили бы эти посты своим сыновьям, а сыновья — внукам.

Ростовцев приводит в пример род Хрисерма[231]. Хрисерм, сын Гераклита, гражданин Александрии, был экзегетом, главой лекарей, и эпистатом Музея при Птолемее III. Его сын по имени Птолемей состоял на дипломатической службе при Птолемее IV. Сыновья этого Птолемея и один из его внуков отправились послами в Дельфы в 188 и 185 годах до н. э. при Птолемее V.

Птолемеи сохранили в Египте один из институтов прежнего македонского царства, существовавший в те дни и при других эллинистических дворах, а именно обычай воспитывать избранных мальчиков при царском дворе под покровительством монарха вместе с отпрысками самого царского рода[232], который, вероятно, поднимал престиж некоторых семей в обществе. Их называли paides basilikoi, и в дальнейшей своей жизни уже взрослый мужчина, который в детстве был одним из этих мальчиков и товарищем человека, теперь сидевшего на троне, мог назвать себя царским синтрофом — сотрапезником. Видимо, такое же число девочек воспитывалось вместе с маленькими царевнами. Возможно, титул трофея (кормильца) царя, который, как мы видим в источниках, носили некоторые люди при птолемеевском дворе (как и при других эллинистических дворах), означает, что упомянутое лицо занималось воспитанием этих детей вместе с наставлением маленького царевича, который впоследствии становился царем[233].

Обычно двор пребывал в Александрии, но, когда царь отправлялся в поездку по Египту, двор переезжал вместе с ним. Резиденция Птолемеев позднего периода какое-то время находилась в Мемфисе. Иногда, по случаю праздников, двор, по-видимому, перебирался из Александрии в Каноп. В папирусе из архива Зенона упоминается, что двор находился в Канопе в день рождения царя, и Вилькен указывает, что собрание египетских жрецов в Канопе, на котором они приняли Канопский декрет (237 год до н. э.), могло быть связано с тем, что они были обязаны ежегодно являться на побережье и отдавать почести царю в день его рождения[234].

Музей и библиотека

По всей видимости, первый Птолемей заложил знаменитый Музей недалеко от александрийского дворца. Конечно, в те времена слово «музей» означало не то, что означает теперь; оно еще имело первоначальное значение — храм муз. Обычно философские школы были организованы в некотором роде по модели религиозного братства, сплачивал их членов культ какого-либо божества. В пифагорейских школах им был культ муз. В Афинах существовал «Музей», связанный со школой перипатетиков, где сохранялась библиотека Аристотеля. Идея организовать в Александрии «Музей» с прикрепленной к нему библиотекой вполне могла появиться сначала у Деметрия Фалерского. Это должен был быть своего рода университет, построенный по образцу афинских философских школ. Литераторы и эрудиты, носившие звание «товарищей Музея», получали бесплатное питание и освобождались от уплаты налогов[235]. Таким образом Птолемеи надеялись привлечь в Александрию выдающихся людей со всего остального греческого мира. При втором и третьем Птолемеях блестящее общество ученых и поэтов действительно собралось при александрийском дворе. В III веке до н. э. первенство в философии и социальной комедии все так же принадлежало Афинам, но главным центром филологии, науки (медицины, географии, математики) и поэзии была Александрия.