И сейчас я рассказываю все, как было на самом деле, и что я думал о происходящем, зная, что в тот момент Менотти уже не так выступал за меня в своих заявлениях.

Даже спустя годы мое мнение не изменилось. Пассарелла так и не смог смириться с тем, что я единственный был закреплен в основном составе, что я стал капитаном команды Билардо. Тогда он начал давить. В одной из заметок, вышедшей в газете El Gráfico в 1985 году, Пассарелла заявил: «Или я закреплен в основном составе, или я не буду играть в сборной».

В тот момент я уже устал от ревности, пересудов и всех остальных глупостей и вышел с заточенными бутсами. Я организовал пресс-конференцию в Неаполе и сказал все. Я говорил как капитан, а не как претендент на абсолютную истину, и я это сделал, не поговорив ни с Билардо, ни с Пассареллой. В данном вопросе я оказался между двух огней. Для Билардо, по-видимому, единственным закрепленным игроком был Марадона. Я считал, что Билардо с самого начала ясно выразил свою позицию, однако я не знал, что думал Даниэль. Единственное, что я мог сказать как его друг, каковым я считал себя вне поля, как товарищ и игрок, что самым важным было уважение к различным траекториям действий. Даниэль знал: Билардо уважал нас обоих с созыва на отборочный тур. Далее, обещал ли он ему что-то или нет, я уже не знал, в этом они должны были разбираться сами.

Но никто меня не переубедит, что там не происходило нечто странное, хотя бы из-за всего мною прочитанного и из-за того, что мне рассказывала моя мама по телефону из Буэнос-Айреса.

Пассарелла хотел закрепиться в основном составе, и мы – все, кто находился возле него и видел, как он боролся за аргентинскую футболку, – знали о том, что он был прирожденным победителем. Поэтому я задавался вопросом: почему Пассарелла заставлял нас страдать своими угрозами отказа, которого никто не хотел, даже Билардо?

У каждого тренера свои игроки. Во времена Менотти, если кто-то прикасался к Пассарелле, поднимался мировой скандал. Мы все это понимали, ведь он был капитаном, любимчиком, как некогда Хаусмен, и никто ничего не говорил. Один раз я отказал сборной Менотти, поскольку на тот момент думал, что все должны быть равны, но потом вернулся. Мне не хотелось критиковать Пассареллу за его действия, так как он был великим игроком, и я не собирался указывать ему, что он должен делать. Единственное, что я мог просить у него, как капитан и друг, – постараться разрешить этот вопрос по-хорошему. На базе Пассарелла знал, что он закреплен в основном составе, поскольку он был лидером и очень много значил как на поле, так и вне его. Мы, все аргентинцы, нуждались в нем. И это единственное, что меня волновало. Но тем не менее капитаном был я.

Я попросил Пассареллу решать за себя, а не за других. Я очень хорошо его знал, поэтому мне казалось, что происходило нечто странное, хотя я не мог понять, что именно. В противном случае я бы обязательно сказал, поскольку всегда любил ясность.

Я не знал, и мне это было неинтересно, являлась ли история с Билардо капризом или чем-то еще, но мы всегда уважали слова тренера. Я задавался вопросом: «Почему тогда все должно поменяться?» Даниэлю уже из-за того, что он был в команде и знал, что будет там делать, не нужно было, чтобы Билардо сказал: «Ты в основном составе». Он всегда был в основном составе. Я знаю только то, что говорил тогда Билардо: «Место капитана – несущественная проблема. Я начал все с нуля, не обращая внимания на то, что произошло раньше… И посчитал, что, начиная с отборочных игр, Марадона должен быть капитаном. Сейчас этот человек символизирует Сборную на международном уровне. Не знаю, из-за чего Пассарелла злится».

А очень хитрые слова Пассареллы делу особо не помогали: «Билардо сказал мне, что, по его мнению, Марадона должен быть капитаном, и я это знал. Я ответил, что соглашаюсь с его решением, так как он тренер и в данном вопросе последнее слово за ним».

Я прекрасно понимал, насколько нам было важно объединиться и не распадаться. Пассарелла нас донимал, и я не собирался позволять ему делать это и дальше. Мы не могли продолжать с меноттизмом и билардизмом. Я тогда очень злился, мы готовы были поубивать друг друга. И я обладал авторитетом для того, чтобы говорить. Я вылетел с чемпионата 1978 года, но до сих пор считаю, что я должен был участвовать (не стану называть имен, но я знаю, кто должен был вылететь, имелось три кандидата), и в 1982 году я собирался вернуть место капитана, которое Менотти дал мне в молодежной команде в 1979‑м. То есть у Тощего имелся авторитет, и я был и буду благодарен ему всю жизнь за то, что он сделал ради меня.

Во время всей этой неразберихи мне пришлось столкнуться с Пассареллой на поле во Флоренции, 13 октября 1985 года: «Наполи» против «Фиорентины». Итальянские газеты целую неделю без остановки говорили о дуэли, борьбе, устроили настоящий цирк. Итальянская спортивная газета вышла с заголовком: «Даниэль, помни, теперь я – твой капитан». Ничего так заголовочек.

На самом деле они спросили меня, говорил ли я с Пассареллой на эту тему. «Нет, мы же взрослые люди, нужно понимать. Нет необходимости говорить. Даниэль – умный тип, тем более нигде не сказано, что капитаном нужно быть всю жизнь», – отвечал я. Да, в моих словах была уловка, но Пассарелла предпочел увильнуть с ответом: «Я предпочитаю не комментировать, потому что на данный момент я не отношусь к сборной».

В итоге мы сыграли вничью со счетом 0:0, пожали друг другу руки, и я сказал то, что действительно думал на тот момент: Пассарелла являлся необсуждаемым членом основного состава. Этого было достаточно, что они еще хотели? Но история продолжалась и продолжалась.

Я действительно всегда очень уважал Пассареллу как игрока. Но когда меня назначили капитаном, он даже не подошел поприветствовать, поздравить меня. Это было первое, что меня удивило. «Он, наверное, разозлился», – подумал я. И с тех пор наши отношения ухудшились.

Хорошо было рассказать об этом, потому что после этого мы много говорили с Вальдано, и он даже сильно привязался ко мне. Вопрос Пассареллы был закрыт. Не хватало еще нескольких глупостей, чтобы закрыть его окончательно, на ключ. Но это должно было произойти уже на базе в Мексике.