– Тон тоже вызывающий. Ты мне в постели, что ли, отказываешь? Не сможешь. Тут все права снова у меня, и я тебе отдалиться не позволю. Забыла, какие клятвы мы дали перед алтарем? Ты тронулась рассудком, что говоришь мужу такое? Знай свое место, жена!

– А в чем проблема? Насколько меня здесь просветили, у тебя никогда не пустовала постель.

– Ты о любовницах? И что? Они все остались в моем прошлом. Я же сказал тебе, что пока ты со мной…

– Вот оно как! Их, оказывается, было много!

– Что ты так округлила глаза? Будто только сейчас родилась и не знала, что мужчины из себя представляют. Да. У меня были связи. Не одна, не две. Гораздо больше. Теперь я женился.

– Горбатого могила исправит!

– Что?!! А ну, вставай! Домой пошли! Погуляли! Все здорово! Вернулся домой к жене! Все к дьяволу! – ухватил Алису за локоть и потащил к замку. – Значит так! В детство играть я своей жене не позволю! Уяснила? Капризы долой. За голодовку высеку. Спать станешь только в моей постели. Твои покои велю закрыть, пока не возьмешься за ум.

Сказать-то он так мог, но справиться с характером жены ему оказалось не под силу. Она усиленно гнула свою линию. Людвиг понимал, что затаила на него обиду, но, хоть режь его на части, никак не мог уразуметь, в чем провинился. Ее детский лепет про бывших любовниц, нисколько его не убедил, что должен был каяться и виниться. А историю с ее отношением к известию о беременности вообще посчитал бабьей блажью. Только решил сделать уступку ее молодости, неопытности и, возможно, неважному самочувствию, так как мать успела поведать ему, что такое с тяжелыми женщинами бывает. Но лучше от этого никому не стало. Ему точно.

Алиса все равно, что объявила ему войну. Вредность и упрямство из нее так и сыпались. Проявлялось это в постоянном недовольстве. Подарки, что привез для нее с западной границы, встретила с безразличием. Они так и продолжали лежать, сваленными на диване в его гостиной и продолжали мозолить ему глаза, когда случалось, проходил мимо. И вот уже три дня раздражали его постоянно. Еще жена вела с ним себя теперь так, словно туговата стала на ухо. Мог одно и то же повторять ей по нескольку раз, а она не реагировала, будто в спячку впадала. Напряжение его возрастало, а ей этого было мало. Каждый раз находила причины, чтобы не исполнять свои обязанности в постели. Кто бы это стерпел? Людвиг промучился три дня, а потом хлопнул в сердцах дверью и покинул супружескую спальню, на ночь глядя.

Пошел к Гансу. Тот долго на него косился, пока они молча накачивались вином, а потом начал хмыкать и скалить зубы. Захотелось ему их пересчитать. Да только сдержался. Друг, все же. Столько вместе пережили, столько перепили бочек вина и песен перепели в походах да компаниях. Выместил бы на нем свое раздражение, и потом не простил бы себе это.

– Семейная жизнь дала трещину? – Ганс не ценил его сдержанности. – Говорят, это бывает на первых порах. Надо только переждать, и потом все налаживается. Но, выходит, она выгнала тебя из собственной же постели. Забавно! Не находишь? Кто бы мне раньше сказал…

– Уймись, Ганс!

– Может, жен надо бить? А что?! Есть мнение, что бьет тот, кто любит. И женщины это ценят, становятся послушными и нежными.

– Сдурел совсем?! И потом…она носит моего ребенка.

– Про это тоже наслышан. Заметь, трубы со стен ни гу-гу, а замок и город гудит о беременности твоей жены. Может, ты и, правда, поторопился с зачатием младенца? Что бы тебе было дать время молодой привыкнуть к тебе, ко двору, к стране. Мог бы и позже излить, понимаешь, свой пыл и страсть.

– Ты невыносим! Я намылю тебе шею в конце нашей попойки.

– Когда мы допьем здесь все вино, не сможем и руки поднять, не то, что надавать тумаков друг другу. Как думаешь, здесь завалимся спать, или доползем до моих комнат?

– Мне надо будет вернуться к себе. Алиса уснет, и я спокойно лягу рядом. Хоть сегодня не буду слушать, как она тяжело засыпает. Она мне все нервы истрепала своими вздохами. А как смотрит на меня, Ганс, когда думает, что я этого не вижу!

– Как?

– Сам не пойму. То как на врага, то с такой печалью, точно со мной прощается. Нет, что-то пошло не так. Я хотел мира, клянусь. А она…