Река по другую сторону дамбы поднялась.
В северных штатах снег таял долгими месяцами. Тонкими струйками он стекал в полуобледеневшие ручьи, разбухающие под его напором, уносящиеся подальше — скатываться вниз по склонам, денно и нощно петлять меж камней по песку и мягкой грязи до самой Миссисипи. Каждую весну бурая река раздувалась до тех пор, пока не упиралась в пограничные дамбы, проглатывая тонкую полосу отведенных ей для затопления земель и укладываясь в изножье тощих кипарисов.
Остужающее дыхание вечера пробудило зеленых речных лягушек и южных жаб величиной с человеческий кулак. Они высунулись из воды, короткими прыжками прочавкали по бетонному склону дамбы, вскарабкались на вершину, нырнули в траву и пошлепали через дорогу во двор Мейсонов.
Солнце уже село, но Эдди продолжал вышагивать по им же протоптанной тропе между ивой и дубом. Двенадцать с половиной шагов от корня до корня. Туда-обратно — двадцать пять. Пройтись так четыре раза — вот уже и сотня. На нем были резиновые сапоги до колен — подарок на прошлое Рождество. Он надевал их каждый день, когда выходил погулять на задний двор, несмотря на то, что они были уже не по размеру и надавливали пальцы. Натягивать и снимать сапоги тоже стало ой как непросто. Все менялось со временем.
Эдди подкорректировал скорость шага так, чтобы не наступить на жабу, возникшую посреди его заплывшей грязью тропы. По морщинистому корню — прямо там, куда он собирался встать, чтобы развернуться, ползла ящерка сцинк. Трудно было сосредоточиться на собственных мыслях, когда мир под ногами кишел извивающейся жизнью.
— Эдди! — Это был голос брата. — Ты тут еще? Мама сказала идти домой.
Задняя дверь захлопнулась.
Темнело. Эдди бродил по двору с тех самых пор, как вернулся из школы. Считал шаги и воображал себя рыцарем. Раскинувшееся позади поле заросло желтым чертополохом, стебли которого превратились в шипастых существ, в его врагов. Они наблюдали за Эдди из высокой травы и строили планы по захвату его замка, а он расхаживал взад-вперёд и продумывал оборону. Он знал, что пора бы уже вырасти из этих фантазий. К домашней работе он не притронулся, но в конце учебного года ее было не так много. Эдди поднял взгляд на посеревший в сумерках дом. В окне кабинета проплыла фигура отца. Зажглась лампа. Надо было идти домой. Эдди осознал, что избегал этого.
— Поторапливайся, черт тебя подери! — Снова брат. — Она не отстает, так что тащи свою задницу внутрь!
Поле позади него зашуршало травой. По двору заметались тени. Открывая сетчатую дверь, он заметил запутавшуюся в ней ящерицу. Ее конечности неестественно изогнулись, а желтые глаза почти вылезли из орбит. Кожа высохла до темно-коричневого цвета. Он не мог понять, мертва ли была уставившаяся на него ящерица.
Предвестие конца света
Элиза сидела на кухонной стойке, доедая остатки овсянки с изюмом. Белка на лужайке за окном усердно чистила мордочку лапками и вдруг замерла, будто занервничала, почувствовав чье-то движение.
Кошка?
Вытянув шею, Элиза оглядела притулившиеся к дому кусты азалии и заросли офиопогона, обступившие гараж, — никаких признаков трехцветки. Она не появлялась уже не первую неделю. Элиза даже нарушила давний собственный завет оставить кошку в покое — и отправилась искать ее под домом. Она была почти уверена, что, увенчайся эта затея успехом, животное пришло бы в ярость. Выгнув спину, кошка замахнулась бы на нее лапой и зарычала бы, как рычал тогда Эдди. Но ничего подобного не произошло — логово пустовало. Была кошка — и вот уже нет.
Элиза сжала между большим и указательным пальцами изюминку и раздавила ее. Дни пересыпались друг в друга сухими хлопьями. Такие же блеклые и однообразные. Компанию ей составляла только белка. И овсянка.
Всемогущий Один! Очередной мучительно долгий день.
Иногда ей хотелось прокрутить день, как видеозапись. Свернуться в своем укромном уголке и дремать, пока тени переползают справа налево по сосновым половицам чердака, остужая только согревшиеся под солнцем доски над ее убежищем. Но каким бы легким и приятным это ни казалось, она понимала: мало что может быть более рискованным. За отказ от еды, воды и уборной придется поплатиться чуть позже — естественные потребности непременно настигнут ее, когда Мейсоны будут дома. Две ночи назад ей приснилось, что она — скелет под половицами, неподвижно лежит и наблюдает, как до щепки выгнивает крыша, обнажая беснующиеся в диком ночном танце звезды. И во сне ей чертовски, пугающе это нравилось.
Нет, Элиза не могла позволить себе валяться и хандрить, упуская возможность подкрепиться и наполнить бутылку водой. Не могла позволить себе ослабеть или заболеть. Чтобы жить дальше — нужно заставлять себя жить дальше. И она заставляла.
Белка за окном опустила лапки и бросила на нее печальный взгляд.
В сочувствии Элиза не нуждалась. Особенно от белки.