– Нам разрешили в церкви, которая близко от дома. Потом возьмём у священника записку и принесём в гимназию.

– А без записок не поверят? Ведь вы не можете обмануть – бог все видит, – сказала Соня.

– Значит, пойдёшь в Миссионерскую церковь. Там у тебя знакомый поп, который крестил тебя. Самый отъявленный черносотенец из Союза русского народа, – усмехнулась мама.

Я не поняла, о чем сказала мама. Какой там союз русского народа?

– Ну и что ж! – снова заупрямилась я.

– Вот и хорошо, – поддержала маму Соня. – Церковь рядом, напротив лавки Малакия. Значит, тебя провожать не нужно.

Да, церковь была напротив лавки Малакия. Как же мне её не знать?

Несколько раз, когда никого не было в комнате, потихоньку вытаскивала из маминого стола две-три копейки, и мы с Лялькой бежали в лавку Малакия, которая находилась на соседней улице, за углом.

Покупали на копейку кэву-смолку и с наслаждением жевали её целый день. Когда челюсти уставали, кэва пришлепывалась снизу подоконника, и её никто не видел. Мы научились так её жевать, что она щелкалась между зубами. Это делали только опытные блюстители обряда. На другую копейку можно было купить два красных прозрачных леденца, которые свисали с потолка на тонкой нитке, и сладкие коричневые стручки.

В этой лавке нам нравилось все… Запах постного масла и дегтя, ржавых селедок, сухие, как камни, пряники, облитые сахарной пудрой, стеклянные банки, наполненные конфетами в разноцветных бумажках.

Нам нравился и Малакий – высокий, сильный, с седой головой. Левый пустой рукав у него был подвязан. Подпрыгивая, ходил на костыле, выкидывая перед собой ногу с деревянным обрубком. И руку, и ногу потерял во время японской войны.

Ну, как же нам не знать Малакия? Но сейчас об этом не хотелось вспоминать. Ещё больший грех, чем двойки, не давал мне покоя.

В классе нам батюшка на уроках говорил, что кто кается, того бог простит и отпустит грехи. Значит, теперь мне надо каяться.

В ночь перед ранней обедней плохо спала. Разбудила нянька. Как не хотелось вставать! Вспомнила – бога гневить нельзя. Быстро оделась.

На улице было пусто, на углу стоял разносчик с осликом. Разносчик громко, кричал:

– Мацони! Мацони!

Через спину ослика был перекинут хурджин, откуда выглядывали толстые коричневые кувшины с таким вкусным мацони.

Вспомнила Луизу Мадер и тяжело вздохнула. Где-то она теперь?

Лавка Малакия была уже открыта, и оттуда пахло джонджолиями и ещё какой-то травой. Но я отвернула голову в сторону.

Представляла священника: маленького, худенького, с кипой черных волос, который крестил меня. Видимо, его потому и назвали «черносотенцем».