— Французские полицейские, — сказал он, — безусловно, умнее, но вряд ли храбрее английских. Дома, в привычной обстановке, они творят порой настоящие чудеса. Но не забывайте, милая тетушка, что англичане и французы — две самые непохожие друг на друга нации на земле. Французские полицейские могут выучить английский язык, но постичь нашу жизнь, наш национальный характер им не под силу. Поручите им частное расследование в городе Пекине — и они со временем разберутся в проблемах и взаимоотношениях китайцев. Другое дело Лондон: сколько бы они ни бились, душа англичанина так до конца и останется для них тайной за семью печатями. Да они после первого же проведенного в Лондоне воскресенья запросятся обратно в Париж! Здесь ведь по воскресеньям никаких развлечений — ни концертов, ни балов; театры, музеи, галереи заперты на замок, открыты одни пивные; на улицах все как повымерло, только и шевеления, что от колоколов на колокольнях до от торговцев дешевым мороженым. У меня перебывали сотни французов, впервые приехавших в Англию, и все до единого во вторую субботу устремлялись обратно в Париж, лишь бы не проводить еще одно кошмарное воскресенье в Лондоне! Впрочем, если угодно, можете попытаться. Пришлите мне краткое изложение дела, я передам его одному чиновнику с рю Жерусалем, который всегда рад мне услужить. Надеюсь, — продолжал Феликс, обернувшись к мистеру Трою, — у кого-нибудь записан номер пропавшей банкноты? Если похититель успел переправить ее в Париж, мой знакомый наверняка поможет ее разыскать.

— Номер есть у троих, — отвечал мистер Трой, — у мисс Изабеллы Миллер, мистера Моуди и меня.

— Вот и хорошо, — сказал Феликс. — Пришлите его мне вместе с изложением дела. Могу ли я быть еще чем-нибудь полезен? — обратился он к тетушке. — Одно, согласитесь, утешительно: кража совершена в доме той, кто может себе позволить спокойно отнестись к этому испытанию. А вдруг бы что-то подобное случилось со мной? Боже, страшно представить!

— Испытание выпало мне дважды, а такого даже я не в состоянии пережить спокойно, — возразила леди Лидьяр. — Сумма предназначалась для благотворительных целей, и я сочла своим долгом выплатить ее во второй раз.

Феликс встал, неверными шагами страдающего человека подошел к стулу леди Лидьяр и с пылким восхищением поцеловал тетушкину руку.

— Вы неподражаемы! — воскликнул он. — Верите ли, благодаря вам я готов примириться с человеческой натурой. Какое благородство! Какая щедрость! Мистер Трой, если я вам больше не нужен, мне лучше вернуться в постель, а то у меня кружится голова и ноги подкашиваются. Но ничего, как только Альфред меня уложит, мне тут же полегчает. Дай вам Бог здоровья, тетушка! Никогда еще я так не гордился родством с вами, как сегодня. Мое почтение, мистер Трой! Так не забудьте прислать изложение дела! Не скатиться бы ненароком с лестницы… Впрочем, пустяки: у вас там в прихожей стоит швейцар, если что, он меня поднимет. Замечательный малый, ленивый и жирный, как боров, — мне бы его заботы! Au revoir![2]Au revoir! — И, послав воздушный поцелуй, он нетвердой походкой направился к двери — Феликс Суитсэр, возможно, несколько поблекший, но услужливый и внимательный, как всегда; Феликс Суитсэр, который еще никогда никому из ближних не отказывал в дружеской помощи.

— Полагаете, он действительно очень болен? — спросил мистер Трой.

— Моему племяннику стукнуло уже пятьдесят, — усмехнулась леди Лидьяр, — а он все юношей рядится. Природа то и дело его предупреждает: «Феликс, ты уже старик!» — и тогда он укладывается в постель и объявляет, что у него нервы.

— Но можно ли рассчитывать, что он сдержит слово и напишет в Париж? — уточнил все же мистер Трой.

— О да! Непременно напишет, хотя, может быть, и не сразу. При всем своем жеманстве он иногда поразительно меняется и становится очень деятелен. Кстати, о поразительных переменах: я хотела поговорить с вами о Моуди. За последние два дня он сильно переменился, притом к худшему.

— Моуди? Вот уж ни за что бы не подумал! И что же с ним случилось?

— А вот послушайте. Вчера была пятница. Рано утром вы с ним уходили куда-то по делу.

Мистер Трой поклонился и ничего не сказал. Он предпочел не упоминать о так называемой консультации, за которую негодный старик выманил у него гинею.

— Днем он мне зачем-то понадобился, — продолжала леди Лидьяр, — но мне доложили, что он опять ушел. Куда ушел? Неизвестно. Не просил передать, когда вернется? Нет, вообще ничего не передавал. Он, конечно, не лакей, и я вовсе не требую, чтобы, выходя из дому, он каждый раз спрашивал моего позволения, но все же, полагаю, он мог бы сказать швейцару, как долго его не будет. Когда наконец через несколько часов он вернулся, я, естественно, попросила объяснений. Что, по-вашему, он мне ответил? Представьте, сообщил, что выходил по личному делу. Ничего не объяснил, не извинился — словом, говорил со мной, как абсолютно свободный и независимый человек. Верите или нет, но я сдержалась, только выразила надежду, что такого больше не повторится. Он поклонился и сказал: «Миледи, мое дело еще не завершено, и я не могу обещать, что мне опять не придется внезапно отлучиться». Ну что вы на это скажете? Девять хозяек из десяти тотчас объявили бы ему об увольнении. Ей-богу, я начинаю верить в собственную исключительность — я всего лишь указала ему на дверь. У мужчин, я слышала, бывает иногда размягчение мозгов. У меня появились некоторые подозрения насчет мозгов Моуди.

У мистера Троя тоже появились кое-какие подозрения, однако направлены они были совсем в другую сторону — вдоль по лондонским улочкам, к дому Старого Шарона. Скромно умолчав о своих догадках, адвокат ответил только, что он слишком удивлен услышанным и не рискнет сразу высказать определенное мнение.

— Постойте, это еще не все, — перебила леди Лидьяр. — Сейчас еще больше удивитесь. Вы, полагаю, встречали в моем доме мальчика в пажеской ливрее? Он чистит обувь и выполняет разные мелкие поручения. Хороший мальчик; я отпустила его на недельку домой — отдохнуть, побегать с приятелями. Понятно, что на это время его работу нужно было поручить младшему лакею, который всего-то на несколько лет старше того мальчугана. А что же делает Моуди? Он берет на его место постороннего — это при том, что половина слуг в доме слоняется без дела! А сегодня утром в людской было чрезвычайно весело — так весело, что, пока я завтракала, снизу до меня доносились взрыва хохота. Я люблю, когда у моих слуг хорошее настроение, но не до такой же степени! Я спросила у своей горничной, в чем дело, и она объяснила, что это все из-за шуточек какого-то невообразимого старика, которого мой дворецкий, видите ли, нанял на место мальчика! Заговорила на эту тему с Моуди — он как-то замялся и отвечает, что поступил-де по своему разумению и что, если мне угодно, он попросит чистильщика умерить свое остроумие. Спрашиваю, где он отыскал этого старика. «Встретил случайно, миледи…» — и больше ни слова. Моуди, как вы знаете, и прежде нанимал для меня слуг, но до сих пор он всегда перед этим советовался со мной. Право, не знаю теперь, что и думать. Вдруг этот человек, так странно появившийся в моем доме, окажется пьяницей или вором? Я хочу, чтобы вы, мистер Трой, сами поговорили с Моуди. Вас не затруднит позвонить в колокольчик?

Мистер Трой послушно поднялся и позвонил.

Нет нужды объяснять, что к этому времени адвокат окончательно уверился: мало того что Моуди по собственному почину вернулся к Шарону, он еще помог старому вымогателю проникнуть в дом и под видом чистильщика обуви шпионить за слугами. Сказать об этом леди Лидьяр сейчас, в ее теперешнем настроении, означало бы обречь дворецкого на неминуемое увольнение. В такой ситуации адвокату оставалось одно: с позволения хозяйки поговорить с Моуди конфиденциально и, указав ему на крайнюю безответственность такого поведения, пригрозить, что если он немедленно не удалит Шарона из дома, то мистеру Трою придется открыть леди Лидьяр всю правду.

— Думаю, будет лучше, если ваша милость позволит мне побеседовать с Моуди наедине, — сказал адвокат. — Я, пожалуй, спущусь к нему в комнату.

— Зачем вам себя утруждать? — возразила леди Лидьяр. — Говорите с ним здесь, а я пойду в будуар.