– Что вам… простите, не припомню?

– Лёша… Алексей Конкин, сто третья группа. Михаил Игнатьевич велел зайти насчёт завтрашней лабораторки.

– Да, конечно. Подождите, я скоро освобожусь. Вон стул, присядьте.

Студент кивнул и пристроился возле шкафа с лабораторной посудой. При этом он косился на Егора – то ли с любопытством, то ли с опаской.

«…почему бы и нет? Если верить Лине, я теперь знаменитость…»

– Да, так о чём я, Жалнин? Ах, да, карта… смотрите – вам вот сюда. Дома частично разрушены, но хоть какие-то ориентиры.

Карандаш в руках завлаба упёрся в красную отметку.

– Строителей шесть, корпус два… а дом цел?

– Вот вы и выясните. Да, и ракетницу возьмите, мало ли что?

– С вашего позволения, я бы лучше карабин.

– Незачем. Пропуск я приготовил – чтобы не позже, чем через час были снаружи! Гоша ждать не будет.

– Гоша? Это кто? Фомич… простите, Фёдор Матвеевич о нём упоминал, но без подробностей.

Завлаб усмехнулся.

– Гоша – лешак. Своеобразный тип, увидите. И зайдите на склад, подберите инструменты – топор там, монтировку, кувалду…

– Это ещё зачем?

– А как вы собираетесь проникнуть в квартиру?

Волны Зелёного Прилива совсем немного не докатились до монументального, украшенного колоннадой и статуями, парадного входа. Асфальт перед ступенями кое-где взломали тощие деревца, и даже восьмигранные бетонные вазоны для цветов стояли на своих местах, по периметру площадки. Сквер вокруг памятника Ломоносову сохранил почти первозданный вид – разве что, поднялись ещё выше голубые ели, буйно разрослись кусты сирени, да трава на газонах вымахала в человеческий рост. Дорожки, выложенные брусчаткой, остались нетронутыми, будто и на них распространялся странный запрет, хранивший иные участки Леса, освоенные его двуногими обитателями. Многочисленные скамейки заброшены, краска облупилась – студенты давно уже не устраиваются в сквере в перерывах между парами.

Гоша дожидался Егора, сидя на бордюре заросшего диким виноградом фонтана. Увидев его, молодой человек понял, почему Шапиро назвал проводника лешаком – другое слово к нему попросту не подходило. Гоша напоминал Врубелевского Пана, только с дубовой корой вместо кожи и пальцами-корешками. На голове – не окаймлённая седыми кудрями лысина, а космы то ли мха, то ли водорослей. Длинный, слегка загнутый вверх нос походил на отпиленный сучок.

Всё это не производило отталкивающего впечатления, как запущенная кожная болезнь. Облик Гоши гармонично вписывался в окружающее: казалось, ожил обыкновенный пенёк – ожил, натянул на себя лохмотья и отправился прогуляться по дорожкам сквера.

– Как тебя звать-то, студент?