— Но вы говорите, что мысль, во всяком случае Божественная мысль, есть форма энергии, которая может трансформироваться в материю, то есть это процесс обратный расщеплению атома.
— Не обратный, нет. Это не просто слияние атомов. Привычные научные термины тут не годятся. Это… превращение усилием воли воображаемой материи в реальную. А поскольку нам дарованы мысль, воля, воображение, то и мы, на человеческом уровне, тоже обладаем этой способностью создавать.
Романович и я переглянулись, и я спросил:
— Сэр, вы смотрели фильм «Запретная планета»?[42]
— Нет, мистер Томас, не смотрел.
— Когда все закончится, думаю, нам нужно посмотреть этот фильм вместе.
— Я приготовлю попкорн.
— С солью и щепоткой порошка «чили»?
— Хорошо.
— Ты уверен, что не хочешь съесть пару пирожных, Одд Томас? — спросил брат Джон. — Я знаю, мои пирожные тебе нравятся.
Я ожидал, что он сейчас сделает пару пассов, как истинный волшебник, и на столике у моего кресла материализуется тарелка с шоколадными пирожными.
— Брат Джон, вы ранее сказали, что применили на практике результаты вашей модели, вывод о том, что вся материя возникла из мысли. Вселенная, наш мир, деревья, цветы, животные… все воображаемое стало реальным.
— Да. Видите, моя наука привела меня обратно к вере.
— И как вы применили на практике полученные результаты?
Монах сцепил руки между колен, лицо вдруг помолодело, на нем отразился прямо-таки мальчишечий восторг.
— Я создал жизнь, — благоговейно прошептал он.
Глава 51
Мы находились в калифорнийских горах Сьерра — не в Карпатах. Снаружи валил снег, а не лил дождь, не гремел гром, не сверкала молния. В этой комнате я не видел ни машин странного вида, с выложенными золотыми пластинами гироскопами, здесь не трещали разряды электрических дуг, не бегали карлики с выпученными глазами. Во времена Карлоффа и Лугоши[43] требования мелодрамы понимали куда лучше, чем понимают их безумные ученые наших дней.
С другой стороны, следует признать, что брат Джон Хайнман заблуждался в большей степени, чем был безумен. Увидеть это не составляло труда, но и не вызывало сомнений, что линия между безумием и заблуждением очень уж тонка и перейти ее ничего не стоит.
— Это помещение, — в голосе брата Джона слышались и веселье, и серьезность, — не просто комната, но и единственная в своем роде, не знающая аналогов машина.