Это обвинение подвигло брата Джона на ответ:

— На что вы намекаете?

Родион Романович указал на флоппи.

— Можете вы убрать эту штуковину?

— Мыслью я могу положить конец существованию флоппи с той же легкостью, с какой создал его.

— Тогда, ради любви Господа, сделайте это.

На мгновение челюсть брата Джона закаменела, глаза превратились в щелочки, вроде бы он не собирался выполнить просьбу.

Но русский излучал не только власть сотрудника государственного ведомства, но и моральную власть. Вытащил из кармана пальто левую руку и вертанул ею: мол, поспешите.

Закрыв глаза, наморщив лоб, брат Джон оборвал существование флоппи. Мерзкое хихиканье прекратилось. Создание брата Джона рассыпалось на кубики. Исчезли и они.

— Вы сами отметили, что порядок превратился в навязчивую идею всей вашей жизни, — указал Романович, как только ученый открыл глаза.

— Здравомыслящий человек встает на сторону порядка, а не анархии, порядка, а не хаоса.

— Согласен, доктор Хайнман. Но, будучи молодым, вы были настолько одержимы порядком, что не просто осуждали непорядок, вы отрицали его, воспринимали как личное оскорбление. Он вызывал у вас ужас, вы отшатывались от непорядка. Терпеть не могли тех, кто, по вашему мнению, прибавлял в обществе непорядка. Ирония, конечно, но вам была свойственна не эмоциональная, а интеллектуальная навязчивость, что, конечно же, тоже является отклонением от нормы, то есть непорядком.

— Вы говорили с завистливыми людьми, — изрек брат Джон.

— Когда родился ваш сын, его пороки развития вы восприняли как биологический беспорядок, еще более невыносимый, потому что источником этого беспорядка были ваши чресла. Вы отказались от него. Вы хотели, чтобы он умер.

— Я никогда не хотел его смерти. Это уж чересчур.

Я чувствовал себя предателем, но не смог смолчать.

— Сэр, Джейкоб помнит, как вы приходили к нему в больницу и уговаривали мать позволить инфекции довести дело до конца.

Над угловатым телом круглое лицо начало покачиваться, как воздушный шарик на нитке, и я не мог сказать, то ли он согласно кивает, то ли мотает головой, все отрицая. Может быть, он делал и первое, и второе. Говорить точно не мог.

А Романович задал еще вопрос, причем осуждения в его голосе уже не слышалось:

— Доктор Хайнман, вы знаете, что чудовища, созданные вами, возможно неосознанно, за пределами этой комнаты совершили убийства?