В указанном месте меня ждет мой напарник на его белой «семерке». На этот раз нам предстоит ехать в город Макеевку, который находится совсем рядом с Донецком. Пока мы едем, водитель рассказывает, что руководство ценит тех сотрудников, кто не ухал из города, когда начались боевые действия, хотя многие люди сразу уехали в Россию. Ценят тех, кто остался и продолжал работать, несмотря ни на что – ни на частые обстрелы города артиллерией украинских вооруженных сил, ни на постоянные выезды в населенные пункты, которые оказались на линии огня. Водитель рассказывает:
– Едем на пожар – горят дома после обстрела. Пока стихло – пока там у них БК (боекомплект) подносят, огонь корректируют, снаряды заряжают, – у нас есть время бороться с огнем. Так и приходится работать. Мне вот, – водитель кивает головой на свои погоны, – досрочно звание прапорщика присвоили. Я не уезжал никуда.
Въехали в Макеевку. Проезжаем торчащий из земли неразорвавшийся снаряд реактивной системы залпового огня «Град». Прямо возле частных домов, прилетел и не разорвал в клочья все, что попало в радиус его поражения. Саперы, конечно, отработали и обезопасили снаряд, и теперь он просто под небольшим углом торчит из земли.
Справа от нас, в нескольких километрах, несколько огромных терриконов, там сейчас идут бои – до нас эхом долетают звуки выстрелов и взрывов. Выстрелы слышны значительно реже, больше раздается громких хлопков.
Мы приехали в пункт назначения – к кладбищу в Макеевке, но там совершенно нет людей и никто никого не хоронит. Мы привезли с собой венок и не знаем, куда его теперь девать. После некоторых колебаний и сомнений грузим его снова в машину и собираемся ехать обратно втроем: я, мой напарник и венок.
Едем на базу, к зданию МЧС. Откуда-то вдруг выезжает БМП (боевая машина пехоты) и едет перед нами, как простой гражданский грузовик. Через время БМП сворачивает, уступая нам дорогу. Ни разу в жизни еще не видел, как по городу, в совсем небольшом потоке машин, ездит военная техника, на которую люди уже не обращают никакого внимания – привыкнув и давно уже адаптировавшись к новым обстоятельствам.
Приехав на базу и выгрузив венок, мы выясняем, что нам по ошибке дали не тот адрес, где планировалось захоронение погибшего шахтера.
Наша прибывшая группировка едет заселяться в гостиницу, она находится в центре города, напротив большого храма.
По периметру здания гостиницы обустроены укрытия – все те же бетонные блоки, мешки с песком и бойницы. Возле входа и внутри, в холле, вооруженные люди – ополчение и чья-то охрана.
Я заселяюсь в номер со своим коллегой – моим боевым товарищем Павлом Долговым. В номере я подключаюсь к вай-фай и сразу же пишу супруге, что все хорошо. Передаю краткую информацию о нашей работе в отдел реагирования моего подразделения.
Утром собираемся на выезд – нам предстоит снова та же самая работа, что и вчера – сопровождение траурных мероприятий. Спускаемся в лифте вниз и идем к машине – вся наша группировка уже в сборе, мы с Павлом немного опаздываем и приходим последними. Руководство, конечно же, недовольно и сразу же задает вопрос «почему вы опоздали?». Что может дать ответ на подобный вопрос? Что поменяется, если сказать, что мы спасали планету от пришельцев или случайно обнаружили телепорт и оказались в восемнадцатом веке? Ничего не поменяется. Доктор Павел Долгов, отвечая на вопрос руководства, говорит:
– Да тут мы с Тёмычем выходим из номера, а там стоят двое с автоматами. Они нам перегородили дорогу и говорят: «стойте здесь». Ну, мы с Тёмычем стоим и ждем, ясное дело, – Павел разводит руки в стороны. – У них два автомата, они в камуфляже, на лице у каждого бандана. Не, шеф, мы еще хотим пожить и спорить с ребятами не стали – так и стояли какое-то время, пока они по рации кого-то не вызвали и им не дали отмашку, что нас можно пропустить. А вышли мы вовремя – я на часы смотрел специально, когда мы дверь номера закрывали. Тёмыч закрывал, а я на часы глянул в тот момент. – Доктор Долгов говорит убедительно, даже я верю его словам. Только понимаю, что Тёмыч в его рассказе – это я, его напарник, с которым он вместе позже запланированного времени вышел из номера, а потом, быстро спустившись в лифте, вышел к машине. При этом по пути никого не встретив.
Мы снова в министерстве, в ситуационном зале. Нас разбивают по группам, и мы отправляемся согласно плану-графику. Снова захоронения и обгоревшие люди в гробах, только сегодня тихо – рядом никто не стреляет.
В этот день я сопровождаю также два мероприятия захоронения. Первое проходит быстро и без каких-то особых реакций родственников погибших. Конечно, люди плачут – плач для нас, психологов, хороший показатель, так как это выход эмоций. Если выхода эмоциям нет, то человек через какое-то время просто упадет без чувств – я не один раз видел такое лично.
Если человек начал плакать, то его нельзя оставлять одного – я нахожусь рядом. Сначала он отказывается от предложения выпить воды, но через время я предлагаю питье снова. Теперь человек пьет, он успокаивается и начинает говорить со мной (разговаривая, можно применять психологические приемы).
На втором траурном мероприятии мне уже приходится работать с агрессивной реакцией – это сестра погибшего, и ее агрессия направлена на меня. Она агрессирует, но я продолжаю спокойно говорить с ней, я не спорю и ничего не доказываю. Я стою напротив нее, тем самым закрывая обзор девушке – она не видит других людей, а другие люди сейчас – это зрители, которые будут только способствовать агрессивной или истероидной реакции. Постепенно она устает, так как агрессия и истерика – это энергозатратные ракции, и переходит на плач.
Прошел еще один день. Теперь мы едем в госпиталь, где лежат пострадавшие шахтеры, которых удалось спасти и кто смог выжить после аварии на шахте. По пути следования я все время смотрю на верхние этажи – заклеенные скотчем окна многоэтажек, сколы и отметины на стенах.
На одном из перекрестков вижу автомобиль, умело переоборудованный в кустарных условиях под выполнение боевых задач: часть кузова срезана, а над крышей установлен пулемет.
В госпитале мы разбиваемся на группы по нескольку человек и работаем с людьми. Нам с Павлом Долговым достается палата, где лежат пять человек – все с ожогами, кто-то с наложенным гипсом и почти все «ходячие».
Шахтеры узнают от нас, что мы специально приехали из России, чтобы помочь и поддержать их. На их лицах с характерными черными вкраплениями угольной пыли я вижу улыбки. Люди радуются нашему приезду, и этот факт в который раз напоминает мне о том, как мало порой нужно человеку для радости. Часто мы перестаем замечать эти маленькие, но жизненно важные вещи, отвлекаясь от них на будничную суету, рутину, совершенно не нужные нам дела, но когда приходит беда, то мы заново начинаем ценить в полной мере эти самые маленькие радости.