Молден медленно опустил вилы. Черты его лица, которые Питер, честно говоря, плоховато помнил, слегка поплыли, а потом утвердились в выражении удивления.

– Тебе тут что, сеанс психотерапии, что ли? – осведомился мертвец с вилами в руке, освещаемый луной, – и тут Питер захохотал.

Он смеялся, как умалишенный, и не мог остановиться, его согнуло пополам от смеха, а мир снова дрогнул и расплылся, очертания предметов смазались, а он все смеялся и смеялся.

И вдруг резко оборвал смех.

Потому что узнал место, где оказался, и человека, сидевшего у чьей-то постели, спиной к нему.

Это был отец, а место – его собственная комната, в его родном доме. За окном плескалась темнота, одинокая свеча едва разгоняла полумрак. Вот шаткий столик, заваленный какими-то поделками, гвозди, вбитые в стены вместо крючков для одежды, пара стульев. Ножка одного из них поедена древоточцем, садиться на стул нельзя, и Питер складывал на него всякую всячину…

И тут он услышал детский плач.

Горькие, приглушенные всхлипы доносились с постели, и Сильван склонился чуть ниже, нежно целуя плачущего.

– Мама вернется, Пити, она вернется, все будет хорошо…

– Ты не знаешь, будет или нет, – буркнул тонкий голосок, от звука которого что-то дрогнуло в душе Питера.

– Не знаю. Но верю в то, что Всемогущий Отец вернет нам ее невредимой. Спи.

Он замурлыкал какую-то песню без слов – отец никогда не пел, стеснялся своего голоса – и Питер резко отвернулся, потому что боль стала невыносимой.

– Зачем ты показываешь мне это? – зло произнес он. – А ну вылезай!

– Ничего я не показываю, – прозвучал где-то вдали недовольный голос, – митас не способен что-то добавить в память человека. Ты здесь, потому что хочешь быть здесь. Остался бы на лугу и трахался в свое удовольствие, так нет…

– Заткнись! – оборвал его Питер и, когда повернулся, комната исчезла.

Точнее, исчезла его комната – теперь он стоял в самой большой комнате их дома, которую отец в шутку называл «гостиной». За столом у окна сидела худая, высокая женщина, отблески нескольких свечей мерцали на ее золотистых волосах, заплетенных в косу с одной стороны головы. Перед ней лежал ворох бумаг, какие-то схемы и планы, в которые она вносила записи, тщательно выводя буквы самописным пером, которое сконструировал для нее Питер.

– Привет, мам, – произнес он совсем как прежде, и сел за стол напротив нее.

Крис подняла голову. Питер был поздним ребенком и запомнил ее именно такой – уже немолодой, но сильной и энергичной, блестящие волосы лишь чуть тронула седина, заострившееся лицо в темных пятнышках веснушек. Худые, угловатые руки, острый взгляд разноцветных глаз.

– Привет, Питер. У тебя что-то срочное? Я занята.

– Почему ты всегда уходила? – напрямик спросил Питер – он никогда не осмелился бы на такое, будь мать жива. – По полгода проводила неизвестно где, лазала по этим дурацким Хранилищам. Почему?