– Форс-мажор, – машинально поправил Питер и вздохнул так глубоко, как позволила тупая боль от только что залеченной раны, – ладно, уговорил. Летим вместе. Но если я увижу хоть намек, один намек на то, что ты хочешь…

– Ладно, ладно, – высокомерно бросил Тайрон и направился к двери, – если увидишь свой намек – стукни меня кулачком, пни по голени или что там вы, оморонские слабаки, делаете, когда вам что-то не по вкусу.

– Погоди, ты куда? – опешил Питер.

– Надо все подготовить. Ты что, думал, мы полетим в самое опасное место на планете вот так, как к себе домой? – рассердился Тайрон. – Лежи себе пока, силы восстанавливай. Я пришлю тебе хороший кусок мяса с кровью.

«Чьего мяса?» – хотел съязвить Питер, но дверь уже задвинулась за сегом, и он остался один.

В задумчивости прошелся по комнате и только на втором круге обратил внимание на ее убранство – а посмотреть тут было на что. Кровать с балдахином была не единственным эпатажным предметом обстановки, вся комната производила впечатление жилища подростка или великовозрастного гика. Огромный, в полстены гало-экран, куча статичных гало-изображений – в основном известных актрис в весьма откровенных нарядах.

Питер улыбнулся, в глубине души испытывая изрядное облегчение. Похоже, влечение к Фэлри и впрямь было только «безумством», раз уж Тайрона вполне себе привлекает противоположный пол.

По стенам, точно артефакты из Хранилищ в Тэрасе, были развешаны какие-то предметы причудливого вида и явно кустарного изготовления. Питер предположил, что это выигранные Тайроном награды. А вперемешку с ними висели… картины?

Да, невероятно, но это были картины – причем написанные одной рукой, не оставлявшей сомнения в авторстве.

Питер подошел поближе, чтобы как следует их рассмотреть. Никакого сюжета или фигур не просматривалось, но абстрактная мешанина цветов тем не менее производила сильное, волнующее впечатление. Одни изображения были нарисованы светящейся краской прямо на стене комнаты, другие явно являлись плодами морфо-творчества.

Последнее удивило Питера больше всего – обычно морферы оперировали объемными формами. Тайрон же создавал исключительно картины, заставляя морфо-основу растекаться по стене и застывать в плоском виде. Выглядело оригинально, местами коряво, и все же красиво и главное – необыкновенно эмоционально.

Питер переходил от картины к картине и, ровным счетом ничего не понимая в искусстве, все же видел, что в авторе погиб несомненный талант. Какой-то разрыв шаблона – Питер привык думать о Тайроне, как о безмозглом качке, животном, осмелившемся протянуть грязные лапы к Мелл Фэлри.

Но теперь он видел, что эти огромные грубые ручищи способны не только схватить и мертвой хваткой держать то, что приглянулось их владельцу. В безобразной, покрытой татуировками голове помимо примитивных чувств и желаний, были и другие, непростые и даже весьма интересные. Их, быть может, Питеру было не понять, однако он мог отдать им должное.

И тут он увидел последнюю картину.

Она висела в самом углу, наполовину скрытая другим, явно более новым морфо-творением. Ровный свет потолка оставлял нижнюю часть в тени, но это ее не портило, даже наоборот.

Питер слегка склонил голову набок и замер в молчаливом созерцании. В сердце вошла тупая игла, и оно забилось, затрепыхалось на ней, точно рыбка, попавшая на крючок.

Расплавленное золото текло по картине застывшими потоками. Лица, как такового, не просматривалось – лишь едва заметный абрис, намек, обещание, скрытое в сияющих волнах. То здесь, то там в них вплетались струи чисто-синего цвета. Хоть и гораздо более темные, казалось, они вот-вот вспыхнут, и кобальтовое пламя сожжет картину дотла – столько в них было силы, любви и жизни.

В горле у Питера пересохло. Он вдруг осознал, что завидует – завидует Тайрону!

Каким-то образом невежественный дикарь, грубый и тупой боец с арены сумел увидеть пламя, полыхавшее в груди Фэлри – глубоко внутри, под маской спокойствия и отстраненности. Он уловил страстную, огненную суть эр-лана и заключил ее в своей картине – а Питер ухитрился поссориться с Фэлри из-за того, что тот был слишком сдержан на людях. Да еще постоянно провоцировал эр-лана, пытаясь вытащить наружу то, что тот стремился нежно оберегать в своем сердце. Уж не поэтому ли он ушел? Только ли Тайрон повинен в том, что они отдалились друг от друга – точнее, так по-настоящему и не сблизились, хоть и спали в одной постели?

Боль терзала душу, но от правды не скроешься – в чем-то Тайрон понимал Фэлри куда лучше, чем Дар Небес, которому эр-лан отдал свое сердце.