— Похоже, сам Господь отвернулся от такой жалкой твари, как ты, и отказался тебя слушать, не так ли?

Затем он прижал ее к стене, сдавил рукой горло и, глядя прямо в глаза, начал душить. Он чувствовал горячее зловонное дыхание старухи, и это заставляло его давить еще сильнее. Она пыталась схватить его за руку, чтобы разжать душившие ее клещи, но у нее не хватало сил.

— Ты так отвратительна, что даже Господь не захочет видеть тебя рядом, — проговорил Йон, — неужели ты и в самом деле считаешь, что он станет тебя слушать?

Из горла Ракель вылетало одно лишь бульканье.

— Йон! — крикнула Джойс с сиденья пикапа. — Прекрати!

Он вздрогнул. Ему не понравился тон, с которым жена только что обратилась к нему. Совсем не понравился. Он в последний раз сдавил тонкую шею тетки, и прежде чем отпустить, ударил ее об стену.

— Не смей больше к нам приближаться, поняла? — процедил он сквозь зубы. — Никогда!

Повернувшись к автомобилю, он увидел Джойс с ее белокурыми локонами и большими зелеными глазами. Невероятно, как сильно они поблекли со дня их первой встречи в баре-прачечной. На миг ему показалось, что она похожа на одну из тех светящихся афиш с обочины дороги, где перегорела половина лампочек. Это именно оно, то самое: его жена — просто вывеска, поврежденная временем. Она больше не сияла, хуже того, ее изношенность сделала ее отталкивающей. Ее вид оскорблял его. Внезапно он ощутил, что устал, у него осталось лишь одно желание: окончательно уничтожить ее и убежать далеко, очень далеко.

Жирный голый тип теперь сидел в ванне, его огромный живот торчал из пены, а ноги свешивались с бортиков, как если бы он собрался рожать; тип курил, выпуская изо рта клубы дыма, уходившие вверх, и вполголоса что-то напевал. Этот боров оставил дверь открытой, и с кровати Эзра прекрасно его видела. Ей, конечно, хотелось, чтобы он принял душ до того, тогда ей не пришлось бы нюхать едкий запах его пота. Она смогла хотя бы дышать. Когда он взгромоздился на нее, прижав к матрасу всем своим весом, ей показалось, что настал ее последний час. Боже, как же этот боров тяжел! И, черт возьми, какие могучие у него бедра, у Эзры создалось впечатление, что она вкалывала целый день. Ей хотелось помочиться, но туалет совмещался с ванной комнатой.

— Надеюсь, красавчик, ты не собираешься там пустить корни? — произнесла она не своим голосом, а как приучилась говорить, когда вживалась в роль — чтобы чувствовать себя сильнее. — А то после того, что ты со мной сделал, мне необходимо навести красоту.

— Иди сюда, покажись, я хочу посмотреть на тебя, на твое роскошное тело. Никогда не знаешь, может, мне снова чего захочется.

«Этого только не хватало», — вздохнула Эзра. Толстяк ей основательно надоел, и ей хотелось, чтобы он ушел.

— Не могу, дорогой, мне пора на свидание, меня ждут девочки, — солгала она.

— А-а-а… — протянул толстяк, выжимая мочалку прямо на лицо. — Жаль.

Эзра принялась нервно отбивать ногой такт. Она ненавидела, когда на нее накатывало, и знала, что это один из признаков. Но тотчас прогнала из головы эти мысли. Не надо. Она встала, накинула старый халат, не потрудившись даже запахнуть его, и вошла в ванную помочиться. Тем хуже для жирного борова, который, похоже, даже не слышал, как она вошла, задремав под мокрой губкой, его расслабленно свесившаяся рука удерживала догоревшую сигарету. Он вздрогнул от звука смываемой воды, пепел упал и рассыпался по полу, и он с вожделением уставился на девушку, отчего по ее телу забегали мурашки. Она, действительно, больше не могла. У нее кружилась голова, во рту образовалось что-то вязкое. Признаки, которые не обманывают. Ее прежняя жизнь подростка в Карсон Миллсе внезапно показалась ей такой далекой, будто была только сном. Хотя, конечно, она сама все перечеркнула. «Нет, не совсем», — подумала она, в этом есть также и вина ее родителей. Их поведение, а особенно поведение матери, на которую Эзра сердилась особенно. Элейн была такой холодной, такой далекой и неприступной, словно людская молва являлась единственным достойным внимания предметом. Желание любыми средствами поддерживать идеальный образ жизни было для нее своеобразной панацеей, своего рода спасательным кругом, удерживавшим ее семью от полного развала, по крайней мере, она считала именно так. Не заботясь о том, что об этом думала ее дочь.

Эзра чувствовала себя виноватой. За все. За свое изнасилование, за то, что сделала потом, и за… Она сжала зубы. Тяжело вспоминать об этом. Она сделала все, чтобы поскорее покинуть дом, уйти из-под власти отца, от глупости матери, а также из своего округа и от всех призраков, витавших вокруг. Университет был ее единственной возможностью сбежать из дома. Жить вдалеке от родителей, выстроить себя заново, забыть, если это возможно. Но все пошло не так. Она думала, что жизнь в кампусе Вичиты дала ей второй шанс, что она отмоет ее от налипшей грязи, залечит ее психологические травмы, но ничего такого не случилось. Она это поняла в самый первый вечер, когда в своей маленькой университетской комнатке, опустив голову на подушку, вздрагивала при малейшем шуме в коридоре, осознавая, что у нее в голове по-прежнему живут те же страхи, те же сомнения, что терзавшие ее, когда она ложилась в кровать в своей комнате в Карсон Миллсе. В конечном счете, призраки не привязаны к месту, ими одержимы мужчины и женщины, а вовсе не дома. В последующие месяцы все быстро вышло из-под контроля. Дурная компания, алкоголь, а потом… Она рухнула в бездну эфемерных наслаждений. Токсичного транса. Падение сильно ударило по ее учебе, матери, и даже по ней самой. Отсутствие денег. Нужда. Крах. Крики матери. Побег. Блуждания. Улицы Вичиты. Необходимость выжить, заполнить пустоту, питать свои вены. Бесконечная спираль. Проституция. Конца не видно.

Этот ад сначала разрушил ее, а потом начал постепенно открывать ей глаза. Она обязана вытянуть себя из него, оторваться, любыми способами избавиться от зависимости к ядам, что заставляли ее расплачиваться своим телом. В то же время после каждого дня и каждой ночи работы требовалась доза, чтобы развеять кошмарные воспоминания о потных телах, о боли, унижении, диких стонах, беспрерывно звучавших у нее в ушах, о всем том, что пачкало ее до такой степени, что она чувствовала себя грязной губкой, раскисшей от чужих выделений. Все превратилось в дурную бесконечность. Но Эзра была особенной, она отличалась сильным характером, какой редко у кого встречается, и не только из-за тех испытаний, что выпали на ее долю в юном возрасте. Нет, так записано в ее генах, она истинная Монро, энергичная, воинственная, выносливая, напористая. И вот, постепенно, несмотря на кошмары, терзавшие ее душу и плоть, ей удалось освободиться от своего неодолимого влечения. Было трудно, как в самом начале, так и после нескольких недель воздержания от вредоносного зелья, но она удержалась. Эзра оборвала все контакты с семьей, ей пришлось самой добывать средства к существованию, и не имея ничего кроме собственного тела, она продолжала продавать его, однако с меньшим пылом: она работала ровно столько, чтобы заработать на еду и оплату жилья. Постепенно она увидела свет в конце туннеля, забрезжил лучик надежды, появились некие перспективы, она снова стала задумываться о будущем, пока еще расплывчатом и хрупком, мыслить в сослагательном наклонении, и для нее, только что пережившей тяжелый период, обретенный шанс стал значительным достижением.

Эзра бросила жесткое полотенце прямо в лицо толстому борову.

— Давай, выматывайся, мне надо привести себя в порядок.

— Потише, красотка, я ж тебе сказал: я могу поглазеть на тебя, пока ты чистишь перышки, а потом, перед тем как отправиться по своим делам, почему бы тебе не сделать мне подарочек, исключительно из уважения?