— Пять минут — и можно приступать!
Ложек нашлось ещё три, все чайные. Но Женя согласилась и на такую, любезно уступив мне большую, по причине того, что рот у меня однозначно больше. Я не стал отпираться. Сняв пробу, глубокомысленно кивнул и предложил:
— Угощайся.
— А это точно съедобно? — она подняла одну бровь, разглядывая неестественно-зеленоватый цвет бульона и принюхиваясь к пару.
— Ну конечно! — попытался обидеться я, — даже вкусно. — Она опасливо набрала в ложечку моего творения, попробовала, наморщила лоб. Я добавил, почесав затылок, — правда, какать потом будешь таблицей дяди Димы Менделеева, но "потом" ведь не считается, верно?
Получив ложкой по лбу, я расхохотался, пытаясь увернуться от ещё одного удара — чуть не опрокинул стол. На третьем ударе я её поймал и крепко обнял, не давая пошевелить руками:
— Слушай, я совсем не против дружеской драки, но давай продолжим, когда у меня рёбра зарастут, а?
Девушка мгновенно успокоилась и заквохтала вокруг меня, пытаясь устроить у стола поудобнее. И чего я раньше умирающим лебедем не прикинулся? Три года в драмкружке кого угодно сделают хорошим брехуном, а меня — так подавно, я всегда это дело любил.
Наконец мы уселись, съели суп, покромсали колбасу и сыр, сжевали в комплекте с остатками оливок и запили соком, выхлебав почти два литра. Меня мгновенно стало клонить в сон, то ли от сытости, то ли от наконец спавшего нервного напряжения. На диван мы сначала сели, потом я лёг, положив голову ей на колени, потом она тоже сползла ко мне… а потом моё сознание оторвалось от тела и его понесло тёплой полноводной рекой куда-то далеко, в прекрасный светлый мир.
***
1.1
А потом я проснулся в знакомом полуподвале. Руки были крепко связаны и от первого же движения по ним побежали колкие мурашки, разгоняя застоявшуюся кровь. Я попытался сесть, перетянутые ноги позволяли только перевернуться на бок, и то, так лежать было неудобно. Я чуть не застонал с досады, какой же я идиот! Как можно было так лохануться?!
— Ты как?
О, Женька здесь. Хоть одна приятная новость — с ней не успели ничего сделать, пока я валялся в отключке. Я заёрзал на здоровом боку, пытаясь повернуться, чтобы видеть её. Девушка пожалела мои рёбра и сама обошла мою связанную тушку, присев передо мной с самой участливой физиономией, которую мне доводилось видеть. Я выдавил из себя половину улыбки и прохрипел:
— Ничего, чи ни в первый раз… Сейчас полежу, стану развязываться.
— Охранники сказали, если развяжешься, опять будут бить.
Я фыркнул, по старой привычке считая, что одной левой и двумя ногами отделаю кого угодно. Ну, кроме Жеки-стрелка, с тем придётся помучиться и возможно, даже подключить вторую руку… Вот только мои представления о себе, непобедимом, немногоморально устарели, и валяюсь я сейчас на полу в позе мясного рулета, да и чувствую себя так же — обмотанный верёвкой и вареный, а перед этим ещё и изрядно наперчённый. А рядом сидит на холодном полу девушка и смотрит на меня так, как будто хочет дать копеечку. И вот это обиднее всего. Если тебя отметелили толпой и ты весь в гипсах, как попа в трусах — можно даже где-то гордиться, что решились только большой толпой, по одному страшно. А если на тебя смотрит с брезгливой жалостью красивая девушка, будь ты хоть шейх пузатый — удавиться хочется. Ну или начать бить себя в грудь и доказывать, что жалости не достоин, а достоин очень даже восхищения. Чем я сейчас и займусь.
— Пусть попробуют, — оскалился я, перекатился на живот, оттолкнулся плечами (рёбра, блин!) и сел на корточки, опершись о стену. Руки стянули на совесть, я почему-то был твёрдо уверен, что вязал Лёха… Ну, кому ж ещё, остальные простреленные. Эта мысль заставила улыбнуться, но я тут же себя одёрнул — скорее всего, я видел не всех и крепкие парни тут ещё найдутся.
— Что интересного расскажешь, Итаар-Тас ты мой? — Я вгрызся в узел на руках зубами, Женя села рядом, чуть улыбнулась:
— А что рассказывать? Я тоже спала, — она шмыгнула носом, запрокинула голову. — По-моему, я простудилась.