— Но? В вашем голосе, Натан, слышится большое «но». Но что?

Цукерман сосчитал вооруженных полицейских у похоронного бюро Фрэнка Кемпбелла. Четверо пеших. Двое конных.

— Ну, я не думаю, что с этими «мыслями» вам надо удаляться в пустыню и взбираться на столп. Таково мое мнение. Раз уж вы настаиваете.

— Ого… — Он стал судорожно постукивать блокнотом по ладони. — Вы умеете стрелять с бедра. Оп-па… Ваша книга не из ниоткуда взялась, это точно. Я про сатиру. Ой-ой-ой…

— Алвин, послушайте! Сульцбергер, возможно, будет в восторге. Я уверен, у нас с ним совершенно разные критерии. Если Перльмуттер хочет показать ему, вам не стоит отказываться.

— Нет уж… — уныло сказал он. — Если речь о тексте, авторитет тут именно вы.

И, словно засаживая нож себе в грудь, сунул блокнот в карман.

— С этим не все согласятся.

— Не-не-не, не прикидывайтесь, будто тут вы никто. Нечего скромничать. Мы знаем, кто у нас в высшей лиге, а кто нет.

После чего он снова вытащил блокнот и стал яростно стучать им по руке.

— А когда я говорю, что писателю не стоит вываливать все, пока все не переварит! Это как?

Сатирик Цукерман промолчал.

— Тоже дрянь, да? — спросил Пеплер. — Я не нуждаюсь в снисхождении, скажите прямо!

— Разумеется, это не «дрянь».

— Но?

— Но вы ведь очень напряглись, да, для эффекта? — сказал Цукерман, стараясь выглядеть серьезным и нисколько не снисходительным писателем. — Стоит ли это таких усилий?

— А вот здесь вы ошибаетесь. И нисколько я не напрягался. Меня просто осенило. В этих самых словах. Единственная фраза, где я ничего не правил, ни единого слова.

— Может, в этом-то и проблема.

— Ясно. — Пеплер энергично закивал — так ему стало ясно. — У меня, если что легко выходит, это никуда не годится, а если трудно — тоже никуда не годится.

— Я говорю только об этом пассаже.