Она укладывала камни в ручей, в проточную воду. Они менялись, становились яркими и блестящими. Как кристаллы. И она все время высматривала его. Прислушивалась к плеску воды. Едва завидев лодку, она принялась вытаскивать камни из ручья и относить их обратно, укладывать в пустые ямки. Как в головоломке. С них стекала вода. И испарялась. Темные пятна сжимались и исчезали.

Лодка приближалась. Алиса видела ее краем глаза, но притворялась, что не заметила, даже когда днище ударилось о песок.

Потом он стоял на скале. Его босые ноги. Штанины завернуты до икр. Там, куда солнце не попадало, ноги оставались белыми. Иногда это было заметно — когда он сидел и брючины задирались. Например, когда он греб сидя. Вдоль берегов, заходя в бухты. В Вассвикен, где они спугнули самку гоголя с семью птенцами и где под обрывом были глубокие гроты. И на дальние острова.

Она всегда сопровождала его. Всегда.

Алиса опустила камень обратно в ручей. Пошла за отцом наверх, к дому. Она не сводила с него глаз, даже не обернулась, чтобы посмотреть на берег и на черную ямку, в которую собиралась положить последний камень.

Она стояла возле двери в их комнату и прислушивалась.

— Не оставляй ее больше так. Вдруг она убежит на скалы. Или поскользнется. Или ее накроет волной и ударит о камни. — Соня умолкла. Он ничего не ответил. — Чем ты занимался целый день? Ты ведь не сделал, что собирался, или как? Тебе бы прощения у них попросить. Хоть бы попытался. Или ты решил сдаться?

— Мне не за что просить прощения.

И опять голос Сони:

— Ради нас, Иван.

Он вышел. Положил руку ей на голову. А после сел за пианино. С лестницы она видела его спину. Но он просто сидел. Он не играл.

Соня спросила, долго ли его не было. И что Алиса там, внизу, целый день делала. Та ответила, что перетаскивала камни. Сказала, что под водой они очень красивые. Разноцветные. Можно увидеть, какие они, собственно говоря, на самом деле.