Я прикусываю губу.
— Я сказала ему, что люблю оленину.
Вообще-то, в тот момент его пальцы были в моей киске, и я бы, наверное, сказала ему, что мне нравится, что угодно, но это так… мило.
Руки Аделаиды по-девичьи подрагивают.
— Чувствуешь этот запах?
— Просто зажги свечу, — говорю я ей. — Может, ванильную.
Я иду в подсобку, чтобы достать швабру. Ченс в дверном проеме сильно наследил, и я подозреваю, что Аделаида не станет за ним убирать. Когда я возвращаюсь обратно, она уже зажгла свечу и пьет из высокого бокала лимонную воду, а на ее лице отражается облегчение, что я взяла швабру и ведро. Господи, для женщины, спаренной с медведем-оборотнем, она очень уж хрупкое создание. Думаю, ее медовый голубчик никогда не приносил ей «вкусняшек».
И тогда мои щеки заливает румянец. Это то, о чем я думаю?
* * *
Рабочий день близится к концу, и я подметаю вокруг стула обрезки волос, когда в спа возвращается Ченс. Я поднимаю глаза и вижу, что он стоит у меня в дверном проеме, в чистой рубашке и от него пахнет свежим мылом, словно он только что из душа. У меня аж слюнки текут, и не из-за оленины.
— Тебе рога нужны?
— Нет.
— А шкура?
— Нет.
Издав рык, он кивает головой в сторону парковки.
— У меня для тебя битком набит холодильник. Все разрезано и готово к использованию.
Я моргаю, глядя на него. Итак, он принес мне оленя, а когда я сказал, что раньше этого не делала, он отправился домой и для меня его разделал? Упертый мужчина. Упертый… ради того, на что я не хочу сдаваться. Я укрепляю свою решимость и жестом руки указываю на кресло в моем салоне.
— Значит, ты готов к своему преображению?
Я ожидаю, что он откажется, но Ченс сразу направляется к моему креслу и тяжело плюхается в него, широко раскинув перед собой ноги. Я знаю, что он медведь-оборотень, и они достигают огромных размеров, но даже при этом он господствует в этой крошечной комнатке салона. Когда я медлю, он рукой указывает на свое лицо.
— Можешь начинать. Делай, что хочешь.