– Витые перила, – тихо проговорила я, – у нас дома витые перила. Они танцуют. Как я согласилась… Тут ничто не танцует. Ничто и никто.

– Вот я и говорю, – так же тихо ответил Марк, – заброшка нам в помощь. Бывают с перилами. Даже с витыми. Особняки, всеми забытые. Не здесь такие искать, конечно.

– Отгородиться от людей. От того, как они убивают себя и друг друга. Больно, Марк. Она дымится, а мне больно. Я серьёзно. Физически. Отгородиться…

– Если хочешь. – Он странно посмотрел на меня. Мы выходили на площадь. – Неизвестно, где мертвее: у крокодилов или драконов. На яхтах. В виллах.

Играла музыка. «Привет, Антонио, – подумала я для Вивальди. – Зима твоя им больше лета полюбилась». Фонтаны искрились. Струи с подсветкой. Парочки и семьи с детьми, компании и одиночки. Били гейзеры. Била дрожь.

Марк купил мне баночку кока-колы. Брови рассекла морщинка. Глаза смотрели в себя, не наружу. Облака сладкой ваты. Ведёрки поп-корна. Щёки горят прямо у гуляк под носом.

– Тонуть возле тебя будут, не вытащишь? – спросила у брата, потому что его я спросить могла. Бетонные блоки под ногами складывались в клетки. Расплывались трещинами. Свободных лавочек не оказалось.

– В водоворот не прыгну, – наконец, подобрал. – Если не безнадёжно, вытащу. И, опять же, смотря, кто тонет. За кем-то можно и в водоворот. Ты что, братков этих жалеешь? Ну давай, скажи, о ком ты думала, когда они наскочили, о нас с тобой или о них? – скулы резко выделялись на бледном лице. – Давай я скажу, Март. Ты думала, как бы живой уйти. Глупо сражаться со следствием, убирать надо причину. В чём причина? Разрушение в нас. Не в обществе. В нас. Неравенство было, есть и будет. Здоровое неравенство в золотом веке, по байкам: все разные, всё круто. Нездоровое – в остальные века: все разные, это – повод для контры. Слабый обречён… другими или собой. Взломаешь корневуху человека, хакнешь саму его суть? Нет? Вот и всё.

Мы сели в такси. Пропахший табаком салон "Жигулей". Марк назвал адрес. Я таращилась в свои сапоги. Круглые мыски.

– Холодает, – сказал он, когда мы подъехали к синим воротам в белых рюшах (кованых кольцах), расплатились и вышли. – Привыкай носить шарфик.

– Или ты выживаешь, или тебя выживают, – сообщила я ручке в виде ножниц. Деревья застыли злыми великанами.

– Живи, не выживай, – не согласился брат. – Смерть повсюду, а всё же, живи.

Бунт против мимолётности – вот что за этим последовало. Попытки выпить момент, как чашу нектара, чашу яда: что бы ни было в чаше, его надлежало выпить. Я пила. Я смотрела на прекрасное и видела, как оно разрушится. Я смотрела на ужасное и видела его неумолимость.

Скрипнула калитка, звякнула собачья цепь справа (пёс поворчал; гавкать не стал). Марк пропустил меня вперёд. Глаза – оливки, блестящие в фонарном свете. Греция. Виноградники. Загорать бы на Корфу с корзинкой фруктов.

Воротца посреди участка. Летняя кухня. Двери не заперты. Кухня на кухне, у входа. Отца нет. Марк бухнулся на рыжий табурет, у котла. Мне сплохело. Я села рядом.

– Я с Максом говорил сегодня днём, – сказал он, – на перемене, после того, как ты ушла… вместе со своим Прокрустом. – Улыбнулся, вспомнив. Улыбку опустил к коленям, вниз. – Макс, который папин зам. Ну, тебя ещё с Асей постоянно сравнивает. Говорит: развейте его там, и пусть возвращается. Знал бы я, как его развеять. Скоро сам себя, пеплом, развеет. Что думаешь?

– Думаю, можно что-нибудь придумать, – сказала я. – Он всем так нужен. Он и нам нужен. – Помолчала, выпила воды. – Кое-кому пятнадцать через неделю…

– Ни о чём возраст. Называется «Вроде как нельзя, но, если тайно, можно», – сказал брат. Кажется, я покраснела. Понадеялась: кажется. – Там, где есть слово «Нельзя», хочется втройне. Так вот, к чему я веду… Не быть взрослым счастливыми. Чего нет, того надо. То, что есть, готовы развеять. Сидим, хорошо, вода есть, где спать, есть. Нариков нет. Папа алкоголизируется. Но с ним отдельная тема…

Мне и голос его, похоже, казался. Звучал не в ушах. Звучал отовсюду. Я спросила про крокодила Гену. Марк объяснил, что такое дезоморфин.