Один, неизвестно где, без оружия, без еды, а при себе только и есть что паспорт, сигареты да немного денег. Да, ещё спички. И всё. Я сидел, скорчившись занемевшим без сна телом, борясь с противным предутренним ознобом.

И совершенно чётко осознавал, что я покойник. Всё остальное было где-то за тридевять земель: в Америке, на Марсе, в туманности Андромеды. Единственное, пожалуй, с чем я ещё готов был согласиться в тот момент, — это что ничем иным, кроме подобной бессмысленности, моя жизнь закончиться и не могла…

Небо поголубело. Лёгкий туман пробился сквозь верхушки кустов, и мир вдруг обрёл окончательную реальность: листья стали зелёными, трава густой, а ёлки ощетинились тёмной хвоей.

Сверху было обычное небо. Правда всё ещё слишком прозрачное, но предрассветный призрачный час всё-таки закончился. Наступил день. И требовалось начать что-то делать со всем этим, как бы сильно мне ни хотелось обратного.

Хрустя всеми суставами, я поднялся с коряги. Не сидеть же на этом месте бог знает до каких пор. Это было бы просто глупо. Да и надоело. Одной проведённой здесь ночи было достаточно вполне. Хватит. Ну что делать-то будем?

Автоматически я полез за сигаретами. Хотя во рту и так уже за ночь загорчело до отвращения. Но по привычке… Странное дело: сигарет было полпачки. Ночью было полпачки, домой когда шёл, точно помню, что тоже оставалось полпачки.

Потом я всю ночь курил без передыху, и вот на тебе! Неизвестно зачем я посмотрел, сколько окурков валяется у коряги. Судя по ним, я как раз полпачки и выкурил, если не больше.

Почему-то я всё-таки закурил. Язык защипало сразу же, и я выбросил сигарету с раздражением. Противное состояние неизвестности снова начало заполнять меня, наливаясь тупой, чугунной тяжестью в голове.

Я бы, наверное, взбесился оттого, что ничего не понимаю, если бы от этого мог быть хоть какой-то толк. Но увы… Здесь вам не золотое детство, когда у папы с мамой за истерику можно было выманить то, что тебе нравится.

Н-да. Но что-то делать действительно было надо. И ближайшую пару часов я был занят тем, что пытался сориентироваться на местности теми способами, какие приходили в голову.

В результате эти два часа спустя я всё ещё шёл куда-то на юг в поисках подходящего высокого дерева, на которое можно было бы влезть и оглядеться. Как ни странно, эта несложная на первый взгляд задача оказалась на практике почти неразрешимой проблемой.

Дремучесть ельника поражала. Все деревья были высокими. И нельзя сказать, что влезть хотя бы на некоторые не представлялось возможным. Я убедился в этом, засадив голову сухой корой и иголками.

Но толку от сего мероприятия вышло немного — ни одно дерево не было выше других. То есть где-нибудь такое, несомненно, имело место, вот только мне это место известно не было. Аминь.

Поляна, на которой я встретил рассвет, была, видимо, остатком какой-то старой гари. И ёлки на другой стороне росли даже ниже, и с них вообще ничего увидеть было невозможно.

Настроение моё сильно понизилось. Какая-то труха набилась за шиворот. Кроме того, ночь, проведённая без сна, совсем не прибавляла бодрости — и я в итоге шагал уже просто так, куда ноги идут, лишь бы не останавливаться посреди леса.

Хорошо, по крайней мере, что обут я был в туристские ботинки — по случаю наступления у нас осенних времён, — в обычной городской обувке я бы уже к вечеру остался тут без ног.

Время шло, становилось жарко. Явно здесь стоял не октябрь, как в наших краях, а что-то не в пример более летнее. Я брёл и брёл по лесу; перевалило за полдень, но ничего и не думало меняться.

Единственно нежелание оставаться в этом царстве мрачных шершавых стволов и тусклого света гнало меня вперёд. Теперь даже оставленная мной поляна вспоминалась с сожалением — хоть какое-то открытое место!

Но я уже слишком далеко ушёл, чтобы возвращаться. Да и не было смысла.

Впрочем, его с самого начала не было. Но, покуда я на ходу, есть хоть какое-то дело. А стоит остановиться — мгновенно окажешься посреди бескрайнего моря тайги в компании со своими невесёлыми мыслями…