Я привыкла к Гейсу. Всего три года, а я привыкла к нему так сильно — просыпаться с ним, видеть его, разговаривать... И мне ни на секунду не казалось, что я потеряла себя или растворилась в муже. Просто к хорошему привыкаешь. Он становится естественным, как дышать.
И теперь, когда Гейс не просто уехал по делам, а попал в больницу, засыпать, не зная, как он и что с ним, было тяжело. Сон долго не шел ко мне, а потом опустился каменной плитой и придавил к кровати.
Просыпалась я так же тяжело. Влажные от слез глаза не хотелось открывать. К тому же снилась какая-то муть, обрывки из давно забытого прошлого, о котором я не разрешала себе даже на секунду задумываться, и картины с места аварии. Это естественно, когда сталкиваешься с новыми потрясениями, мучиться от давно забытых старых. Я кое-как раскрыла слипшиеся глаза: оказалось, что ночью я переползла на половину Гейса, скомкала одеяло и обняла его руками и ногами.
Осталось всего полдня — и я смогу посетить мужа. Утренние часы заняты процедурами, и мне в Госпитале делать будет нечего. Да и работу никто не отменял. Вчера я бросила свою школу впопыхах: не отменила занятия, не проверила расписание и не отдала распоряжений секретарю и заместителю по учебе.
Надо вставать. Все равно никуда от мыслей и беспокойства не деться.
Правда, оторвать голову от подушки вдруг было слишком тяжело, словно мне на голову положили все заботы этого мира. Но вдруг «заботы» зашевелились, и перед моими глазами свесился рыжий хвост. Я протянула руку и нащупала кота, который облюбовал подушку Гейса и мою голову.
— Ла-а-апка, — простонала я, отползая в сторону из-под кота. Он казался легким, только когда на руках держишь. И то после пяти минут хотелось опустить шерстистый ком на пол.
Лапка не особо обратил внимание, что голова, на которую он сел, исчезла. Только приоткрыл глаз, убеждаясь, что я никуда не делать.
— Охраняешь? — я поскребла кота по подбородку.
Лапка чихнул и широко зевнул. Так и хотелось сунуть палец в раззявленную пасть. Кот бы меня вряд ли укусил, но шевелиться мне было лень. Разве что подтянуть к себе кота и сжать сильно-сильно, возможно, чуть пострадать, уткнувшись ему в толстую шкуру на холке.
— Спасибо, что вернулся, — прошептала я и отпустила Лапку на свободу. Тот, конечно, принялся отряхиваться и вылизываться: еще бы, хозяйка всю красоту растрепала. Но потом вопросительно позвал:
— Ма-ма-а-а-у! — вытягиваясь мордой вверх, заглядывая мне в лицо.
— Все хорошо, я справлюсь, — пообещала я ему и встала с кровати. У меня было немало дел.
Уже в зелфоре на пути к школе благородных мефрау я перебирала воспоминания и так или иначе натыкалась на фразу королевского стража о наорцах. Пять лет как перемирие, но пяти лет мало, чтобы забылось десятилетие военного положения на границе, убийства и траур по королевской семье. Зачем их вообще пригласили?..
За размышлениями я и не заметила, как зелфор остановился у школы. Джерри открыл мне дверь и почтительно склонился. Я выпорхнула наружу, расправляя складки платья и придерживая широкую плоскую сумку с бумагами локтем. Сегодня я была больше похожа на герцогиню. Легкая газовая вуаль скрывала покрасневшие за ночь глаза. На лице не должно было быть ни грамма растерянности или горя. Я слегка улыбалась, так, держала уголки губ приподнятыми, и эта непроницаемая маска отлично сбивала с толка тех, кто жадно пытался увидеть мой страх, растерянность или горе.
Сегодня мне предстояли рабочие встречи с родителями учениц, и я была уверена, что на меня посыплются слова сожаления и потоки жалостливого восхищения, приправленные жадным интересом. Люди же любят приобщиться к чужой беде. Впрочем, для меня самый ужасный момент был уже в прошлом. Гейс выздоравливал, расследование шло, пусть и без меня. Возможная опасность не давала мне покоя, но стоило ли лезть туда, где меня не ждали? Все-таки у меня было теперь что терять и о ком и о чем заботиться.
— Ваша светлость, с возвращением, — склонился на пороге моего кабинета манеер Барент. Он буквально на секунду заглянул в секретарскую и уже с бумагами направился к моему столу. А я, пока секретарь готовился к отчету, подошла к зеркалу и сняла шляпку с вуалью. Опухлость почти сошла, хотя легкий розовый оттенок на веках еще присутствовал.
Гейс все равно заметит. А если и не заметит, то почувствует. Он всегда понимал, когда я расстроена и, Небесная дева упаси, плакала где-то в одиночестве. По мнению моего мужа, его жена рыдать должна только в его объятьях, утирая покрасневший нос о его рубашку, а после по-домашнему сопеть ему на ухо.
Что сказать, Гейс порой открывался для меня с новой стороны, и некоторые вещи, которые казались ему романтичными, фактически такими не были. Но это мне тоже нравилось в нем.
— Кто у нас сегодня первый на очереди? — я упала в жесткое директорское кресло и попыталась сосредоточиться на бумагах.