Розенталь им сказал: “Получите деньги и скажите мне, что Вы думаете о поступке Мережковского и Бунина?” На это – неизвестно что сказал Бальмонт, а Куприн сказал “не мое дело судить”.
Не наше, может быть, дело судить Куприна и Бальмонта (который, по всем вероятиям, еще хуже ответил), можно только обеими руками подписаться под словами Ив. Ал<ексееви>ча, что никто бы из нас на их месте так Роз<ента>лю не ответил (между тем при мне Бунин просил Розенталя тогда включить Бальмонта четвертым, чего Р<озенталь> не хотел и не предполагал). Но оставим их в стороне, тем более что это душевногорькое обстоятельство имеет для нас ту облегчающую сторону, что мы теперь уже и возможности не имеем хлопотать для устроения для них вечера в январе <…> Розенталь их лишит подачки. Но тут интересен Розенталь <…> осмеливающийся стать относительно Бунина и Мережковского в позицию моралиста. Для чего же он хотел в четверг “разговаривать” с Д<митрием> С<ергеевичем>? Очевидно, вызвать его, чтобы сказать: “Послушайте, послушайте, за ваш неморальный поступок, вас и Бунина, я вас лишаю моих благодеяний, ваши же добродетельные товарищи – уже получили”.
Замечательно, что ни Бальмонт, ни Куприн ранее ни словом не обмолвились, встречаясь и с Буниным, и с Д<митрием> С<ергеевичем> уже после своего визита к Р<озента>лю; только вчера случайно на улице Куприн рассказал Ив<ану> А<лексееви>чу, и то с пьяных глаз, м. б., оттого Р<озенталь> и на письмо Бунина ничего не ответил, и, конечно, жаль, что, не зная, Ив<ан> Ал<ексеевич> испил и эту чашу напрасного унижения.
Розенталь не знал, с кем он имеет дело, но и мы виноваты, что не поняли, с кем имеем дело. Есть предел всему, однако, и теперь, конечно, ни одной копейки никогда у него ни Бунин, ни М<ережковский> не возьмут. Но Вам, Марья Самойловна, мы будем бесконечно благодарны, если Вы постараетесь все-таки объяснить, хоть по мере возможности, этому господину истинный смысл его поведения с русскими писателями вроде Бунина и Мережковского.
Вы не поверите, как мне больно смотреть на Ив<ана> А<лексееви>ча; у него его чувство гордости, сейчас особенно обостренное, как вы понимаете, – так оскорблено, что это действует на него прямо физически. С Куприным и Бальмонтом он, кроме того, был ближе и сердечнее связан, чем мы.
Простите за эту длинную экспозицию, но я не могла удержаться, чтоб тотчас же с вами всем этим не поделиться, так как вы это понимаете внутренно и можете некоторую моральную помощь и поддержку нам оказать по отношению к господину Розенталю.
Обнимаю вас. Искренно Ваша
3. Гиппиус.
Р. S. Милая М<ария> С<амойловна>, самый факт этого моего письма конфиденциальный. Бунин вам сам все расскажет, а вы это письмо никому не показывайте, прошу вас – разорвите; мне хочется, чтобы вы сразу же знали все факты, как они есть, и знали quoi Vous en tenir. Удручающие подробности. Но это отчасти документ против Куприна и Бальмонта, которых я не хочу судить, – и пусть он формально как бы не существует»173.
Несмотря на ссору с Буниным и Мережковским, Розенталь продолжал оказывать финансовую поддержку русским писателям и деятелям культуры. В 1926 году он, например, открыл для жены А. Н. Куприна переплетную мастерскую.
Судьба, однако, не была милостива к семье Розенталей. Великая депрессия 1930-х разорила фирму, во время немецкой оккупации в одном из парижских пешеходных переходов, предположительно агентами гестапо, был убит младший брат и компаньон Адольф, а в концентрационном лагере Равенсбрюк погибла его сестра.
Сам Леонард сумел перебраться в Португалию, откуда эмигрировал сначала в Бразилию, а затем в США. Он поселился в Нью-Йорке, где, продолжая заниматься торговлей жемчугом, сумел восстановить свое состояние. О филантропической и культурно-просветительской деятельности Леонарда Розенталя в США сведений почти не имеется174, но его дочь Рахель Розенталь (1926–2015) вошла в пантеон славы деятелей американского искусства как выдающийся художник.
Илья Фондаминский-Бунаков (17 февраля 1880, Москва – 19 ноября 1942, Аушвиц, Польша).
Постоянную поддержку Бунину оказывал очень им ценимый и привечаемый Илья Исидорович Фондаминский-Бунаков – фигура воистину уникальная даже в довоенном «русском Париже», отнюдь не обделенном выдающимися личностями. Судя по именному указателю второго тома дневников Буниных175, в их записях 1920–1933 годов имя Фондаминского упоминается чаще всех остальных. Поскольку весь архив И. О. Фондаминского-Бунакова во время его ареста был реквизирован гестаповцами и, по всей видимости, не сохранился, дневниковые записи Буниных являются особо ценным материалом для реконструкции личностных отношений между этими людьми, продолжавшихся более двадцати лет.
Первая запись, касающаяся Фондаминского, сделана Буниным 24 марта/4 апреля 1920 года:
«Сегодня за обедом были Фондаминские. Оба мне нравятся. Он приятный, хорошо разбирающийся во всем человек».
До Революции профессиональный революционер и одновременно очень состоятельный буржуа Фондаминский-Бунаков являлся видным руководителем партии социалистов-революционеров (эсеры). Он не только щедро поддерживал ее материально, но и лично курировал деятельность боевой группы Б. Савинкова, которая планировала и осуществляла террористические акты против высшего руководства России, в том числе самого императора. В Февральскую революцию Фондаминский-Бунаков, проявивший себя как пламенный оратор и оригинальный политический мыслитель176, был комиссаром Временного правительства и депутатом Учредительного собрания от Черноморского флота.
«Фонд<аминский>, М. С. <Цетлина> и многие другие родились и учились в Москве. <…> потом уехали в университет в Германию. Вернулись к 1905 г. уже соц<иалистами> револ<юционерами>, потом тюрьма, ссылка, эмиграция. Все видели, кроме слона, т. е. народа» (Иван Бунин. 23 <марта>/5 <апреля> 1920 г.)».
«Ян <Бунин> доказывал, что ни один класс не сделал так много бескорыстного, большого, как дворяне. Фондаминский утверждал, что когда дворянин делает что-то большое, то он больше не дворянин, а интеллигент. – Ну, прекрасно, – согласился Ян, – скажем тогда. Что лучшее, что было и есть в интеллигенции, дано дворянским классом» (Вера Бунина, 13/26 декабря 1921 г.)».
«Фондаминский: Вы говорите, мужик лентяй. Но он расковырял шестую часть земного шара. Никуда негодный народ, а создал лучшую литературу в мире, создал лучшее государство по могуществу, обработал большую часть земли. Ян <Бунин>: русский народ также талантлив, как и всякий другой народ. Всякий народ талантлив по-своему. Русский мужик не любит ковырять на одном месте. Поковыряет и идет дальше. Он не любит, не умеет обрабатывать. Фондаминский: Никто так много не обработал земли, как русский мужик, однако. Это колоссальная заслуга перед культурой. Ян <Бунин>: Какая это заслуга – бросил зерно в землю. Вот испанская культура пришла в Америку и создала кое-что. А у нас что? <…> Фондаминский: Франция скорее погибнет, чем Россия. <…> Франция разлагается. <…> Русский пьяница, а душа крепкая. Пьяный, грозный, распутный, а душа есть. Потому и гунны пришли, что Рим разложился» (Вера Бунина, 19 мая 1921 г.).