— Пришлось пойти на это. Надо было извести все гнездо. — Он говорил извиняющимся тоном. — Уже внутрь пролезли. Облюбовали чердак. Еще чуть-чуть, и всю проводку перегрызли бы.
Вся земля между дорожкой и домом была в пятнах крови и клочках меха.
Я посмотрела на крышу.
Где-то там теперь было пустое гнездо.
Я повернулась к Джону.
Он выглядел изможденным и бледным.
— Почему ты не на работе?
— Сказал, что заболел. Не спал всю ночь.
Настала суббота.
Чад опять взял машину Джона и поехал в Каламазу к Офелии. Я несколько часов поработала в саду, несмотря на надоедливый моросящий дождь. Садовые перчатки, которые висели у меня на крючке на заднем крыльце, куда-то исчезли, и я копалась в земле голыми руками. Подготовила почву для герани, которую купила на прошлой неделе, но еще не успела посадить. Ободрала все пальцы, и под ногти набилась грязь.
Руки старой женщины, печально подумала я.
И все же это мои руки.
Дождь усилился. Вдалеке послышались низкие раскаты грома. Джон на заднем дворе катал по траве мячики для гольфа. Он вышел без шляпы, и дождь мелкими каплями осел на темных волосах. Он увидел меня на дорожке и окликнул, но я притворилась, что не расслышала. Повернулась и пошла в дом — я была не готова с ним разговаривать.
С тех пор как в среду мы приехали домой, я не сказала ему ни слова, за исключением первой реплики:
— Почему ты не на работе?
На те вопросы, которые он задавал мне («Ты идешь спать?»), я либо кивала, либо мотала головой. Или пожимала плечами. Легла я на самом краю кровати, из-за чего без конца просыпалась, боясь, что упаду.
Среди ночи мои метания, должно быть, разбудили Джона. Он придвинулся и тронул меня за плечо.
Еще сонная, я откатилась от него, и он сразу же убрал руку.
Утром, все так же не разговаривая друг с другом, мы позавтракали вместе с Чадом. Он был весел, казался хорошо отдохнувшим, так что у меня мелькнула мечтательная мысль: «Он
— Папа, ты что, пытаешься заставить маму спать с тобой?