На второе была морковь. Пока я ел, зашли еще трое посетителей, и я сразу увидел, что это люди образованные, хорошего положения, хотя у всех был изможденный и измученный вид. Свои маленькие порции они ели с жадностью и жалкой неохотой отсчитывали плату. Один из них выглядел типичным профессором, из двух других — это были женщины — одна, по моей прикидке, могла быть учительницей. Хотя мы сидели в тесноте, никто не разговаривал.

Я купил с собой три маленькие белые булки и к вечеру вернулся к Степановне. Мои скромные друзья пришли в восторг от этого нехитрого вклада в семейное пропитание, потому что даже не знали, что белый хлеб еще можно где-то купить. Я позвонил Вере Александровне по номеру, который она мне дала, но Мельников не приходил и насчет него никто ничего не знал.

Итак, получив согласие Степановны оставить меня еще на ночь, я сидел на кухне, попивая чай Дмитрия и слушая их разговор. Степановна и Варя, не сдерживаясь, высказывали все, что накипело у них на душе, и как-то странно было слышать, как они клянут свой домовой комитет, или комбед, как его еще называли, состоявший из людей одного с ними положения. «Комиссаров» и «коммунистов» они откровенно ругали «сволочами», а это по-русски звучит очень грубо.

В то время большинство населения считало, что союзники, особенно британцы, собираются вторгнуться в Россию и освободить измученную страну. Услышав, как они обсуждают вероятность такого события и какое участие в нем может принять их хозяин Иван Сергеевич, я прямо сказал им, что я англичанин, и это открытие их потрясло. Они даже не сразу поверили мне, ведь я был похож на кого угодно, только не на англичанина. Степановна немного испугалась, но Дмитрий сидел неподвижно, и на его добродушном лице постепенно расплылась широкая улыбка. Когда мы сели за стол около девяти часов, перед мной оказался неплохой ужин с мясом и картошкой, очевидно приготовленный главным образом для меня, потому что сами они обедали в середине дня.

— Где вы достали мясо? — воскликнул я, пока Степановна суетилась вокруг меня с тарелками.

— Это из Митькиного пайка, — просто сказала она.

Дмитрий сидел на своем ящике у стены, но улыбка ни на минуту не покидала его лица.

В ту ночь Варя приготовила для меня лучшую кровать, и, лежа в этой неожиданной роскоши, я пытался подвести итог впечатлениям первых двух суток моего приключения. Два дня я бродил по городу, живя от минуты к минуте и от часа к часу, никем не замечаемый. Мне перестало казаться, будто на меня смотрят даже стены. Я чувствовал, что действительно слился с толпой. Лишь иногда кто-нибудь с любопытством, а может, и с завистью поглядывал на мои черные кожаные штаны. Но сами штаны не вызывали подозрений, так как все комиссары одевались в хорошие кожаные вещи. Тем не менее я решил, что перед завтрашней вылазкой вымажу свои штаны грязью, чтобы они не смотрелись такими новыми. «Как плохо все одеты», — сонно размышлял я. Но крестьяне в своих тулупах и лаптях выглядели такими же, как раньше. Одна из купленных мною брошюр была воззванием к крестьянству под заголовком «Вступайте в коммуны», она призывала крестьян трудиться не ради материальной выгоды, а ради общего блага, снабжать хлебом городских рабочих, которые, в свою очередь, будут производить промышленную продукцию для крестьян. Идея была прекрасна, но идеалистический замысел полностью потонул в неразберихе злобы и разжигания классовой ненависти. Я вспомнил давешний разговор с извозчиком, который сказал мне, что корм для лошади обходится ему в двести рублей в день, потому что крестьяне отказываются возить корм в города. Двести рублей, сонно думал я, засыпая, — это половина моей месячной заработной платы за предыдущий год и вдвое больше, чем я зарабатывал до войны, преподавая английский язык. В моих ушах снова звучали обрывки разговоров на вокзале, в столовой и со Степановной. Неужели же все настолько ожесточились, как говорит Степановна? Степановна и Варя преданы своему хозяину и в своей простоте думали, что Иван Сергеевич вернется вместе с англичанами. Во всяком случае, очень мило с их стороны пустить меня в эту кровать. Простыней не было, но были теплые одеяла, и мне даже нашли старую пижаму. Я уютно закутался в одеяла; Степановна и комната расплылись в одно туманное пятно, и я погрузился в безмолвную страну сна без сновидений.

Меня грубо разбудил громкий дверной звонок, и я вскочил, стряхнув остатки сна. Было без четверти восемь. «Кто это может звонить?» — спросил я себя. Обыск? Вдруг в домкоме узнали о квартиранте без прописки? Что мне им сказать? Скажу, что я родственник Степановны, грубо возмущусь, что меня беспокоят, подниму шум, буду размахивать своим удостоверением из ЧК. А может, Степановна и Варя как-нибудь объяснят мое присутствие, ведь они знакомы с членами комитета. Я стал торопливо натягивать одежду. Я слышал, как Степановна и Варя совещаются на кухне. Затем они обе пошли по коридору к двери. Я услышал, как открылась дверь, сначала на цепочке, потом наступила тишина. В конце концов цепочку сняли. Кого-то впустили и закрыли дверь. Я слышал мужские голоса и топот сапог по коридору. Совершенно убежденный, что сейчас будет обыск, я лихорадочно рылся в карманах в поисках удостоверения, как вдруг… в комнату вбежал Мельников! Никогда в жизни я не был сильнее ошеломлен! Мельников был одет иначе, чем когда я видел его в последний раз при расставании, и на нем были очки, значительно изменившие его лицо. За ним вошел здоровенный малый вроде Ильи Муромца, и на его заросшем щетиной лице сияла добродушно-веселая улыбка. На этом богатыре был потрепанный, мятый коричневый костюм, а в руке он сжимал грязную шляпу.

— Марш, — коротко представил его Мельников, усмехаясь моему изумлению.

Мы от всей души пожали друг другу руки, а я все шарил по карманам в поисках справки.

— Я уж собирался сунуть вам под нос вот это! — Я засмеялся, показывая им бумагу. — Но скажите мне, как… я думал, вы в тюрьме!

— Не совсем! — воскликнул Марш, сразу переходя на английский. — Мне повезло — я сбежал! Спустился по водосточной трубе за кухонным окном на соседний двор, пока красные заходили в парадную дверь. И сразу же сбрил бороду. — Он потер подбородок. — Кстати, еле успел к парикмахеру. Эти мерзавцы теперь ищут меня повсюду. Как-то вечером меня задержал один из их чертовых шпиков под фонарным столбом. Я скорчил рожу и попросил прикурить. А потом сбил его с ног. А вчера вечером шагаю во двор на Садовой и вдруг слышу под аркой — кто-то за моей спиной говорит: «Марш!» Я резко разворачиваюсь, собираясь применить то же средство, и тут вижу — это же Мельников!

— Но как вы меня здесь нашли? — сказал я.

— Спросите у Мельникова.

Я спросил у Мельникова по-русски. Он нервничал и проявлял нетерпение.

— Повезло, — ответил он. — Я прикинул, что вы можете оказаться на квартире у Сергеевича, вы тут и оказались. Но послушайте, я не могу здесь долго оставаться. Меня тоже ищут. Можем встретиться в сегодня в три в 15-й коммунальной столовой на Невском. Чтобы зайти, талон не нужен. Там я вам все расскажу. Не ночуйте в одном месте больше двух ночей подряд.

— Хорошо, — сказал я, — значит, в три в 15-й столовой.

— И больше не ходите к Вере, — добавил он, спеша к выходу. — Там что-то не то. До встречи.

— Одевайтесь, — сказал Марш, когда Мельников ушел, — и я сейчас же провожу вас до места, куда вы сможете приходить регулярно. Но вообще слушайтесь Мельникова, я не встречал человека умнее его.