Мы спустились в полуподвал и зашли в небольшую каморку, заставленную шкафчиком, столом, двумя лавками и железной кроватью. В нос ударили запахи пива, махорки, какой-то залежалой ветоши. Дворник поставил бутылку на стол, снял с полки две оловянные кружки и достал из деревянной хлебницы краюху хлеба.

– Садись, как тебя?

– Данила.

– А меня Лаврентием зовут. Сколько тебе плеснуть?

– Не много.

– Ну, не много, так не много, а я себя не обижу.

Нацедив мне грамм сто, а себе полкружки, дворник выпил, приложил рукав к носу и стал жевать кусочек хлеба. Довольство разлилось по всему его широкому рябому лицу.

– Как звать-то его, дядя Лаврентий? – спросил я, морщась после выпитого.

– Кого это?.. Постояльца-то?.. Краснов Павел Федорыч, как есть. Приезжий, третьего дня встал на постой у бывшего купца Муравьева. Я, кажись, его раньше встречал в Петродаре, а вот где, хоть убей, не могу вспомнить! То ли на базаре, то ли в Дубовой роще, то ли в магазине каком, черт его знает!..

– И откуда же он прибыл?

– Говорит, из Москвы. Дела у него какие-то здесь.

– А заодно и картины приобретает?

Дворник придвинулся ко мне ближе и зашептал, обдавая сивушными парами:

– Слушай, вчера днем позвал он меня кресло чинить. Ну, работаю себе, перетягиваю помаленьку, глядь, к нему парень заходит…

– C картинами?

– Ну, да, с ними.

– Какой из себя парень-то?

– Высокий, темноволосый, твоих лет будет. Достал из сумки две картины, да еще лошадиную фигурку выпростал. Блестела, как золотая!

– Автор полотен известен?

– Чего? – выпучил зеленоватые глаза дворник.