Она вздрогнула, будто ее ударили: он был совершенно прав, она ведет себя как самая настоящая истеричка.
— Я люблю другого мужчину, который меня бросил, — с трудом разлепив пересохшие от волнения губы, произнесла Валентина, чувствуя приближающиеся слезы, — поэтому я совершаю эти нелепые поступки… Ты прости меня, Саша, но постарайся понять… Я хотела (и ты это понял), чтобы ты пришел ко мне… Но у меня не получилось…
— Если ты будешь так себя вести, у тебя никогда ничего не получится. Я уверен, что тот мужчина, которого ты любишь, натерпелся от тебя… Ты должна быть просто женщиной и не усложнять все… Я веду себя, может быть, не совсем так, как тебе бы этого хотелось, но ты должна понять, что мужчины устроены по-другому… Обними меня, приласкай, позволь себе расслабиться и побыть просто женщиной, отдайся мне, ни о чем не думая, и ты поймешь, что все не так уж и плохо… Я же чувствую, что ты сейчас нуждаешься в тепле, в мужчине… Так, как поступаешь ты, не делает никто. Это жестоко, наконец, по отношению ко мне…
Валентина послушно легла, развела ноги и закрыла глаза.
— Хорошо, я попробую, — прошептала она, глотая слезы.
Борис замер перед дверью, затем сорвал с головы повязку и, с трудом прикрыв рану жиденькими прядками темных волос с проседью, спрятал бинты в карман. Он вдруг понял, что силы его иссякли. Он опустошен, московский воздух выветрил из его круглой лысоватой головы все мысли, а из сердца — все чувства. И все же отступать было некуда: он позвонил в дверь и вздрогнул, как нашкодивший мальчишка. Да, он испытывал жгучий стыд за свой поступок, которому уже больше пятнадцати лет. Но что поделать, если привычка каждый день начинать новую жизнь оказалась неистребимой?!
В его жизни было несколько этапов: болезненное одиночество подростка, скрашиваемое игрой на пианино (классике он предпочитал джаз, а потому вскоре был исключен из музыкальной школы за неуспеваемость); фотокорреспондент в местной газетенке (Борис мог задержаться в командировке на неделю, а то и две, за что также был уволен); лабух в местном ресторане (деньги, женщины, выпивка); Полина — небесное создание, которое подарило ему дочь; Валентина — куклы, велосипед, швейная машинка, тройки по математике, прогулки по лесу, поездки в Москву; Париж (ресторан, деньги, крохотная квартирка на Фруадво и бесплатная порция «Пино де Шарант»); Бланш с ее белой кожей, светлыми волосами и гибким теплым телом и теперь вот Эмма Латинская — авантюристка, которая готовит ему холодное блюдо под названием «тюрьма или смерть»… Что может быть хуже? Борис даже не потрудился навести о ней справки, чтобы хотя бы приблизительно знать, что можно от нее ожидать за те десять миллионов франков, которые старуха отдала ему с такой небрежностью и смехом… С молодым смехом, между прочим… Наверное, Патрик Валанс был в свое время очарован молоденькой Эммой, француженкой русского происхождения и женщиной со змеиными повадками… Было в Эмме нечто такое, что заставляло мужчин испытывать к ней интерес, пусть даже он и подогревался денежками…
Что касается франков, Борис знал, как с ними поступить. Сначала, правда, он представлял себе, что сходит с трапа самолета в Москве, сгибаясь под тяжестью «дипломата», набитого наличными, но потом решил во что бы то ни стало увезти Валентину с собой и все свои деньги потратить на нее уже в Париже… Борис не доверял Москве, России; он любил ее, как легкомысленную транжиру-мать, которой все прощал, но жить предпочитал от нее подальше.
Неужели он увидит сейчас свою дочь, свою Валентину, которая столько раз снилась ему по ночам и о которой он так мечтал все эти годы… Ему было стыдно, но, с другой стороны, Борис был счастлив этой минутой ожидания, когда за дверями вот-вот послышатся
Дверь распахнулась, и он увидел высокую стройную девушку в домашнем халате, ворот которого был утыкан иголками и булавками.
— Я Борис Захаров, твой отец, — произнес Борис, замерев.
— Папа? — Валя покраснела, отступив назад. — Ну здравствуй, — и она крепко обняла его.
В комнате она усадила отца в кресло и в сильнейшем смущении предложила водки.
— Я не против… А ты одна? Где же твой жених?
— Я же писала тебе, что рассталась с ним… Сбежала с собственной свадьбы…
Все это было похоже на сон: Москва, больница, Валентина, подающая ему на вилке огурчик…
— Бланш рассказывала мне о тебе… Ты не сердишься, что я не приезжал? — Борис взял ее руку — она была ледяной.
— Нет, что ты… Я все понимаю…
— Я бы хотел посмотреть на твои работы, она мне столько рассказывала…