— Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Ну, отгадай, кто прислал письмо?

— Валентина? — он чуть не уронил бутылку. Борис давно заметил, что известия о дочери и вообще все, связанное с ее именем или Полиной, приводило в волнение. Письмо от Валентины… Писала она крайне редко, письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и пр.

Она протянула ему большой белый конверт.

Бланш знала, что письма от дочери Борис читает, как правило, уединившись, чтобы, как она считала, никто не смог подсмотреть выражение его лица, прочитать его мысли и чувства.

Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до спальни, и от мысли, что сейчас он войдет в эту дверь и растворится в своем прошлом, к которому она сильно ревновала, ей стало грустно… Больше всего она боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного, уравновешенного человека, чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни Бланш прожила, как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, узнав, что между мужчиной и женщиной, помимо секса, могут быть и другие, более изысканные отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности, с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис незаметно приучил ее к кино и театру, они даже пытались поставить дома мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель — Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и она пытается жить жизнями своих подруг. Она работала продавщицей в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей нужные ткани. Бланш всегда смеялась над своими приятельницами, которые сосредоточились на том, чтобы ублажать своих мужей, причем были этому рады. Но после года жизни с Борисом она понята, что те правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… Тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что, помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», — любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя, пытаясь притупить боль, которую его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом ностальгия.

Когда Полина, его первая жена, написала ему, что Валентина переехала в Москву и стала портнихой, что у нее большие планы, Борис, прочитав Бланш это письмо вслух, впервые попросил у нее совета:

— Милая, я ничего не смыслю в портновском деле… А Валентине надо помочь… Я поеду в Москву и привезу ей хорошую ткань и все, что необходимо… Поговори с Жаклин, может, она знает, что нужно…

И Жаклин постаралась, накупила ткани, ниток, кружев, пуговиц, стразов… Однако Борис схватил воспаление легких, и вместо него в Москву полетела Бланш.

«У твоей дочери талант, — это было первое, что сказала она Борису в аэропорту, когда вернулась в Париж. — Жаль, что ты не смог полететь…»

Она привезла из Москвы фотографии Валентины и ее жениха: «Серж Кострофф»…

Спустя полгода он снова засобирался в Москву, но на этот раз у него воспалилось ухо, и опять полетела Бланш. Дочь и Бланш догадывались, что у Бориса причина куда более серьезная, но боялись говорить на эту тему.

«Ты боишься остаться в Москве?» — хотела спросить его Бланш, но промолчала.

Он вскрыл письмо. Там была всего одна фраза: «Папа, как жаль, что тебя сейчас нет со мною рядом. Твоя Валентина».