– Идем.
Обогнув вольер, он вышел на тропу, которая уводила в лес.
– Я не знаю, Маркус… тут очень темно. – Она оглянулась на дом. Вечеринка была в полном разгаре. Последний сингл Маркуса – «Бьющая рука» – ревел из колонок. – У меня кончилось вино.
– Достанем еще через минуту. Пошли, тебе это понравится. Ты не видела ничего забавней.
Лес за его спиной был очень темным, но Маркус носил часы «Патек Филипп».
– Ладно, – сказала она. – Хорошо.
ii
Большому льву каждую ночь снился один и тот же сон. Золотистые травы касались его вибрисс. Легкий ветер доносил запахи гну и зебр. Солнце висело над горизонтом, и баобабы отбрасывали длинные тени.
Во сне Дрездена его дочь была еще очень маленькой. Она шагала за ним, держась в его тени, совсем как Дрезден когда-то держался в тени своего отца. Он учил ее основам их мастерства: как находить водопой, как подкрадываться к жертве с подветренной стороны, как благодарить Лесного Бога после убийства. Это были хорошие воспоминания, хороший сон.
Но потом он изменился.
Дрезден замер с занесенной в воздухе лапой. Навострил уши и наклонился вперед, пытаясь уловить отзвуки, которые донес ветер. Нага тоже услышала их, низкие и гудящие, слегка похожие на рев, слегка – на жужжание разгневанных пчел, но совсем другие. Они напоминали металл.
Напоминали людей.
Жди, сказал он Наге. Наблюдай. Она хлестнула хвостом, подчиняясь приказу. Но Дрезден был слишком старым для молодого отца, он забыл, что значит быть молодым и энергичным. Он не заметил озорной искры в ее глазах. И оставил ее, двинувшись сквозь травы, пригнувшись, медленно и тихо. Во сне он не боялся. Пока нет. Однако часть его, которая бодрствовала, отчаянно желала поступить иначе, по-другому, забрать своего львенка и бежать, драть и рвать, уничтожить то, что принесло людские звуки в его мир. Но конечно, он не мог ничего сделать. Таков был его сон.
Дрезден распрямился в траве в полный рост. В сумерках его глаза мерцали, две яркие точки в обрамлении непроглядных теней гривы. Газель, на которую они с львенком охотились, заметила его и унеслась прочь. Дрездена это не интересовало. Его внимание было занято только гудящим звуком, к которому мгновение спустя присоединилось облако коричневой пыли.
Дрезден встревоженно смотрел на пыль. Он знал людей и понимал, что такое ружья.
Потом тревога обернулась ужасом. Нага не стала ждать. Нага не стала наблюдать. С бесшабашностью, присущей юности, она приблизилась к людям. На глазах у Дрездена человек вскинул ружье к плечу, щелчок, облачко дыма – и Нага упала. Взревев, Дрезден в последний раз помчался через вельд, забыв про опасность, желая схватить добычу, которая осмелилась причинить вред его дочери, желая драть и рвать, желая лишать жизни.
Подбегая к людям, он увидел, как они вскинули разом свои палки, почувствовал, как иглы впились ему в плечи и в шею. Внезапно ноги перестали держать его.
Во сне Дрезден знал, что проснется в далекой стране, в западне с крепкими стенами, слишком скользкими, чтобы вскарабкаться, слишком высокими, чтобы перепрыгнуть. Выбраться невозможно. Остаток жизни лежал перед ним, ужасней любого кошмара. Хуже того, они захватили Нагу. Он подвел своего львенка. Эта мысль давила ему на сердце, словно камень.
Они с дочерью проснутся под незнакомыми звездами, и каждый день и каждая ночь ее жизни будут отравлены звуками и запахами людей.