А всяко посылаю ти две главы, выписав от книги премудраго Цицерона, римскаго наилепшаго синглита,[252] яже еще тогда владели римляне всею вселенною. А писал той ответ к недругом своим, яже укаряше его изогнанцом и изменником, тому подобно, яко твое величество нас, убогихъ, не могуще воздержати лютости твоего гонения, стреляюще нас издалеча стрелами огнеными сикованции[253] твоея туне и всуе.

Андрей Курбский, княжа на Ковлю.[254]

(...)

Зри, о царю, со прилежаниемъ: аще поганские философи по естественному закону достигли таковую правду и разумность со дивною мудростию между собя, яко апостолъ рече: «Помыслом осуждающим или оставляющим»,[255] а того ради и всею вселенною попустил Богъ имъ владети, а мы християне нарицаемся, а не токмо достигаемъ книжников и фарисеов правды, но и человеков, естественным законом живущих! О, горе нам! Что Христу нашему отвещаем на суде и чем оправдимся? Аки по лете едином или дву писания перваго моего к тобе,[256] видех збывшееся от Бога, по делом твоим и по начинанию рук твоих, прескверную и зело паче меры срамотную победу над тобою и над воинством твоим,[257] яко погубил еси славу блаженные памяти великих княжат руских, прародителей твоих и наших, в Великой Руси царствующих блаженне и преславне. И мало того, яко не постыдился еси и не усрамился от Господа наказания и обличения, яко и во перших епистолиях воспомянухом ти, сиречь казней неправедных различных беззакония ради твоего,[258] еже в Руси никогдаже бывали и отечества твоего преславнаго града Москвы сожжения от безбожных измаильтян,[259] и взял еси на ся прескверным произволением фараоницкое непокорение и ожесточение сопротив Бога и совести,[260] отнюдь поправши совесть чистую, во всякого человека от Бога вложенную и яко недреманное око и неусыпнаго стража всякому человеку душе и уму безсмертному подану и поставлену стражи ради и хранения. И что еще безумнейшего творишь и дерзаешь? Не срамляешися писати к нам, аки бы ти, воинствующу сопротив врагов своих, сила животворящаго креста помогала! И тако непшуеши или мниши? О безумие человеческое, наипаче же развращенные души от похлебников, или от любимых маньяков твоих! Зело аз о семъ удивляюся и все сущие, имущие разум, наипаче же те, которые пред тем знали тя, когда в заповедех Господних пребывал еси, избранных мужей нарочитых окрестъ собе имел еси и не токмо был еси храбрый и мужественный подвижник и врагом твоим страшен, но и Священнаго Писания преполон и святынею и чистотою освящен. А ныне во якую бездну глупства и безумия развращения ради прискверных маньяков твоих совлечен еси и памяти здравы лишен!

Како не воспомянеши во священных книгах лежащих, к наказанию нашему писаных, иже прескверным и прелукавым Богъ всемогущий и святыня его не помогает? (...)

А твоего величества лютость ни единаго Непотияна и прочих дву неповинных,[261] но бесчисленных воевод и стратилатовъ благородныхъ[262] и великихъ в роде, и пресветлых в делесех и в разуме, и в военных вещах искусившихся от самые юности своея, и в полкоустроениях, и свидетельствованных сущих мужей, еже бываетъ наилепшее и наикрепчайшее в борениях ко преодолениям супостатов, различными смертми разтерзал еси и всеродне погубил без суда и без права,[263] приклонивши ухо единой стране, сииречь презлым ласкателемъ, пагубником отечества. И бывша в таковых сквернах и кровопролитиях, посылаешь в чюждую землю армату великую християнскую под чюждыи грады без ыскусных и свидетельствованных стратилатов, и к тому отнюдъ не имущихъ мудраго и храбраго простатора, или гетмана великаго, что бывает в войске паче всего погибельнейшее и поветреннейшее, сииречь вкратце рещи: без людей, с овцами или з зайцы, не имущими добраго пастыря, которые от ветру листу веющаго боятся, яко и во первой моей епистолии воспомянухом о каликах твоих,[264] ихже воеводишками усильствуешъ безстыдне творити вместо оных предреченных храбрых и нарочитых мужей, избиеных и разогнаных от тобя.

А ныне к тому приложил еси и другую срамоту прародителемъ своимъ, сромотнейшую и тысяща крат беднейшую: град великий Полоцк со всею целою церковью, сииречь со епископомъ и клирики, и воинством, и с народы предал еси, пред обличием твоим, егоже был достал еси персми своими, уже не глаголю, тешечи тебе, нашими верными службами и многими труды, бо еще тогда не всехъ был еси до конца погубил и розогнал, егда Полоцка досталъ былъ еси.[265] Собравшися со всемъ твоим воинством, за лесы забившися, яко един хороняка и бегунъ, трепещешъ и исчезаешъ;[266] никому же гонящу тя, токмо совесть твоя внутрь вопиюще на тя, обличающе за прескверные твои дела и бесчисленные крове. Только ти негли остовает сваритися, яко рабе пьяной, а что воистинну сану царскому належит или достоит, сииречь суд праведный и оборона, се уже подобно изчезла за молитвою и советом прелукавые четы осифлянския Васьяна Топоркова, яже ти советовал и шептал во ухо не держати мудрейшие рады при собе,[267] и других таковых советников твоих вселукавых мнихов и мирских. Се славу таковую от них получил еси! И светлую победу изообрели тобе, яко пророчествовал Костянтину Великому святый Николае за трех мужей[268] и тобе множество блаженный Селивестръ, исповедникъ твой, казняще тя и наказующе о непреподобных твоих делех и прелукавых нравех, на нь же и по смерти непримирительне враждуешь! Або не читал еси во Исайе пророце лежащаго: «Лутчи, — рече, — лоза или жезлъ приятеля, нежели ласкательные целования вражии?».[269]

Помяни первые дни и возвратися. Поки[270] нагою главою безстудствуешь сопротив Господа твоего? Або еще не час[271] образумитися, и покаятися, и возвратитися ко Христу? Поки еще есмя не распряглися от тела, понеже несть во смерти поминания и во аде исповедания или покаяния всяко. Мудръ бывал еси, и, мню, ведаешь о тричасном души, како порабощаются смертные части безсмертной. Аще ли же не ведаешь, и ты научися у мудрейших, и покори, и поработи зверскую часть Божию образу и подобию: все бо от века такъ спасаютца, покаряюще хуждшее[272] лутчему.

А еже от преизлишнаго надмения и гордости, мнящеся о собе мудръ и всея вселенныя учитель быти, пишеши до чюждие земли и до чюждых слуг, аки научающе ихъ и наказующе, яже паче зде смеюттися о семъ и наругаются. (...)

Писано во преславном граде Полоцку государя нашего светлого кроля Стефана, паче же преславна суща в богатырских вещах, во третий день по взятию града.[273]

Андрей Курбский, княжа на Ковлю.

Аще пророцы плакали и рыдали о граде Ерусалиме и о церкве преукрашеной, от каменей прекраснейшей созданной, и о сущих, живущих в нем, погибающих,[274] како не достоит нам зело восплакати о разорению града Бога живаго, или церкви твоей телесной, юже создал Господь, а не человекъ. В нейже некогда Духъ Святый пребывал,[275] яже по прехвальном покаянию была вычищена и чистыми слезами измыта, от неяже чистая молитва, яко благоуханное миро или фимияна, ко престолу Господню возходила;[276] в нейже, яко на твердом основанию правоверные веры, благочестивые дела созидашася, и царская душа в той церкви, яко голубица крылы посребренными, между же рамия ея блисталася, пречистейши и пресветлейше злата,[277] благодатию Духа Святого преукрашенна делами укрепления ради и освящения тела Христова и надражайшие его крови, еюже нас откупил от работы дияволи! Се такова твоя прежде бывала церковь телесная! А за тем того ради все добрые последовали хоругвям крестоносным християнским. Языцы различные варварские не токмо со грады, но и со целыми царствы их покоряхуся тобе,[278] и пред полками християнскими архангел хранитель хождаше со ополчением его, «осеняюще и заступающе окрестъ боящихся Бога»,[279] по положению пределов языка нашего, яко реклъ святый пророк Моисей,[280] врагов же устрашающе и низлагающе супостатов. Тогда было, тогда глаголю, егда со избранными мужи избранен бывал еси, и со преподобными преподобен, и со неповинными неповинен, яко рече блаженный Давидъ,[281] и животворящаго креста сила помогаше ти и воинству твоему.

Егда же развращенныи и прелукавыи развратиша тя, сопротив обрелся еси и по таковом покоянию возвратился еси на первую блевотину[282] за советом и думою любимых твоих ласкателей, егда церковь твою телесную осквернили различными нечистотами, ноипаче же пятоградные гнусности пропастию[283] и иными бесчисленными и неизреченными злодействы напроказили, имиже всегубитель нашъ, диявол, род человеческий издавна гнусен творит и мерзок перед Богом и во последнюю погибель вревает, яко ныне и твоему величеству от него случилося: вместо избранных и преподобных мужей, правду ти глаголющих, не стыдяся,[284] прескверных паразитовъ[285] и маньяков поднес тобе; вместо крепких стратигов и стратилатов — прегнусодейных и богомерзких Бельских с товарыщи[286] и вместо храбраго воинства — кромешников, или опришнинцов кровоядных,[287] тмы тмами горших, нежели палачей; вместо богодухновенных книг и молитвъ священных, имиже душа твоя безсмертная наслаждалася и слухи твои царские освящалися, — скоморохов со различными дудами и богоненавистными бесовскими песнми,[288] ко осквернению и затворению слуха входу ко феологии;[289] вместо блаженнаго оного презвитера, яже тя был примирил ко Богу покаянием чистым,[290] и других советников, духовно часто беседующих с тобою,[291] яко нам зде поведают, не вем, есть ли правда — чаровников и волхвов от далечайших стран собираешь, пытающе их о счастливых днях,[292] яко скверный и богомерский Саул творил, оставя пророков Божиих, ко матропе или ко фотунисе, жене чаровнице, притекалъ, пытающе ея о сражению настоящем, яже ему похотения его мечтанием бесовским Самуила пророка, аки воставшаго от мертвых, в мечте показала, яко о том толкует светле святый Августын во своих книгах.[293] А што же тому за конец случился? Сие сам добре вешь. Погибель ему и дому его царскому, яко и блаженный Давидъ рече: «Не пребудут долго пред Богом, которые созидают престолъ беззакония»,[294] сииречь трудные повеления, или декреты, неудобь терпимыи.

И аще погибают царие или властели, яже созидают трудные декреты и неудобь подъемлемые номоканоны, а кольми паче не токмо созидающе неудобь подъемлемые повеления или уставы з домы погибнути должны, но во яковых сии обрящутся, яже пустошат землю свою и губят подручных всеродне, ни сосущих младенцов не щадяще, за нихже должни суть властели, кождый за подручных своих, кровь свою против врагов изливати, и девиц, глаголют, чистых четы собирающе, за собою их подводами волочаще и нещадно чистоту их разтлевающе,[295] не удовлився уже своими пятма или шестма женами![296] Еще к тому на неисповедимое ко слышанию ужастное разтление выдавающе их чистоту. О беда! О горе! В каковую пропасть глубочайшую диявол, супостат нашъ, самовластие и волю нашу низвлачит и вревает!

Еще другие и другие, яко нам зде от твоея земли приходящие поведают, тмы тмами крат гнуснейшие и богомерские, оставляю писати, ово сокращения ради писанейца сего, ово ждуще суда Христова, и, положа персты на уста, преудивляюся зело и плачю сего ради.

Еще ли мниши таковых ради и ко слуху тяжких и нестерпимых, иже бы ти помогала и воинству твоему сила животворящаго креста? О сопоспешниче перваго зверя и самого великого дракона, якоже искони сопротивляется Богу и ангелом его, погубити хотяще всю тварь Божию и все человеческое естество! Поколь такъ долго не насытишися крови християнские, попирающе[297] совесть[298] свою? И прочто так долго от так тяжкого лежания или сна не воспрянешь и не приложишися[299] в часть ко Богу и ко человеколюбивым ангелом его?

Воспомяни дни свои первые, в нихже блаженне царствовал еси!

Не губи к тому собя и дому твоего!

Аще рече Давидъ: «Любяй неправду ненавидит свою душу»,[300] кольми паче кровьми християнскими оплывающии ищезнут воскоре со всемъ домом!

Воскую так долго лежишь простертъ и храпиши на одре, зело болезненом, объят будучи аки леторгитцким сном? Очютися и воспряни! Некогда поздно, понеже самовластие наше и воля, аже до распряжения души от тела ко покаянию данная и вложенная в нас от Бога, не отъемлетца исправления ради нашего на лутчее.