Книги

Библиотека литературы Древней Руси. Том 11 (XVI век)

22
18
20
22
24
26
28
30

Второе послание царя Курбскому написано в 1577 г. — через 13 лет после Первого послания. Ни Первое послание Курбского, проникшее на Русь накануне опричнины, ни ответное «широковещательное и многошумящее» послание царя, составленное в том же 1564 г. (ни тем более краткий ответ Курбского на это «широковещательное» послание, не отправленный, по-видимому, до 1579 г.), не могли иметь распространение в русской письменности; даже текст государева послания «во все его великия Росии государство», некогда специально рассылавшийся «во все городы», совершенно устарел к этому времени: «казначей наш Никита Афанасьевич» (Н. А. Фуников-Курцев), за преследования которого царь так страстно укорял в 1564 г. Курбского и его друзей, был уже к этому времени (в 1569 г.) казнен Иваном Грозным. В памяти остались только само бегство Курбского и то обстоятельство, что после измены он еще «грамоту к государю невежливо писал».

В 1577 г. был предпринят один из самых больших и удачных походов Ивана IV в Ливонию. Отправившись из Пскова на юг, царь затем направился по Двине и занял почти все прибрежные крепости; к сентябрю вся Ливония (за исключением только Ревеля и Риги) была в руках Грозного. Именно в этой обстановке царь в 1577 г. и написал ряд посланий своим различным противникам — новоизбранному польскому королю Стефану Баторию, гетману Г. Ходкевичу, виднейшим магнатам М. Талвашу и М. Радзивиллу, вице-регенту в Ливонии А. Полубенскому и «государевым изменникам» — А. М. Курбскому, Тимохе Тетерину, к «Туву да к Илерту» (ливонцам Таубе и Крузе, служившим Грозному и изменившим ему). Второе послание царя «государеву изменнику» не осталось незамеченным. В 1580 г., когда военная ситуация изменилась, Стефан Баторий, отвечая на послание царя 1577 г., упомянул, в частности, о «листах», которые Иван IV «фасливе» (хвастливо?) писал «до нас и до князя Курпского... с великой попудливостью (запальчивостью)».

Второе послание Грозного Курбскому сохранилось лишь в двух копиях XVII в. со сборника посланий 1579—1580 гг., связанных с походом 1577 г. и его последствиями. Остальные списки Второго послания относятся к XVIII—XIX вв.

Второе послание публикуется по списку 80-х гг. XVII в. — РГБ, ф. 304 (Троицкое II собр.), № 17, лл. 253—259 об. с исправлениями по списку 80-х гг. XVII в. — РГАДА, ф. 79 (Сношения с Польшей), 1573 г., ед. хр. № 1.

ТРЕТЬЕ ПОСЛАНИЕ КУРБСКОГО ИВАНУ ГРОЗНОМУ

Подготовка текста Ю. Д. Рыкова, перевод О. В. Творогова, комментарии Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыкова

ОРИГИНАЛ

НА ВТОРУЮ ЕПИСТОЛИЮ ОТВЕЩАНИЕ ЦАРЕВИ ВЕЛИКОМУ МОСКОВСКОМУ УБОГАГО АНДРЕЯ КУРБСКОГО, КНЯЖАТИ КОВЕЛЬСКОГО

Во странстве пребывающе и во убожестве от твоего гонения, титул твой величайший и должайший оставя, зане ото убогихъ тобе, великому царю, сие непотребно, но негли от царей царемъ сие прилично таковые имянования со преизлишным предолжением исчитати. А еже исповедь твою ко мне, яко ко единому презвитеру, исчитаеши по ряду, сего аз недостоин, яко простый человекъ, в военномъ чину сущъ, и краемъ уха послушати, а наипаче же многими и безщисленными грехи обтяхченъ. А всяко, воистинну достойно было бы радоватися и зело веселитися не токмо мне, некогда рабу твоему верну бывшу, но и всемъ царемъ и народомъ християнскимъ, аще бы твое было истинное, в Ветхомъ, яко Монасиино, покояние, ибо глаголютъ его по кровопийствах и неправдах покаявшася и в законе Господне живуща аже до смерти кротко и праведно, и никогоже, а ни мало к тому обидевша,[198] в Новомъ же, яко Закхеино прехвалное покояние и возвращение четверосугубное изообиженнымъ от него.[199]

И аще бы согласовало твое покаяние тымъ священнымъ узрокомъ, ихже от священнаго Писания приемлюще, приводишь, яко от Ветхаго, такъ и от Новаго! А еже потомъ во епистолии твоей, в последующих, являются не токмо не согласно, но изуметельно и удивления достойно и зело на обе бедры храмлюще, и хождение неблагочинно являюще внутренняго человека,[200] наипаче же в землях твоих супостатов, идеже мужие многие обретаются не токмо внешной философие искусны, но и во Священных Писаниях силны: ово преизлишне уничижаешися, ово преизобильне и паче меры возносишися! Господь глаголетъ ко своимъ апостоломъ: «Аще и вся заповеди исполните, глаголите: раби непотребны есмы»,[201] а диявол подущаетъ нас, грешных, усты точию каятися, а в сердцу превысоце о собе держати и святымъ преславнымъ мужем ровнятися. Господь повелеваетъ никогоже прежде суда осуждати и берно из своего ока первие отимати, и потом сучецъ из братня ока изимати,[202] а диявол подущает точию словомъ проблекотати, аки бы то покаяние, деломъ же не токмо возноситися и гордитися по безчисленныхъ беззакониях и кровопролитиях, но и нарочитых святых мужей не токмо проклинати учитъ, но и дияволомъ нарицати, яко и Христа древле жидове ово лстецомъ и беснующимся, ово о Велзауле, князе бесовстемъ, изгоняща бесы,[203] яко во епистолии твоего величества зрится, иже правоверных и святых мужей дияволомъ нарицаешь и духом Божиим водимых духомъ бесовскимъ не срамляешся потворяти,[204] аки отступивши великаго апостола: «Никтоже бо, — рече, — нарицает Исуса Господомъ, токмо Духом Святымъ».[205] А кто християнина правовернаго оклеветует, не того оклеветует, но самого Духа Святаго, пребывающаго в немъ, и грех неисцелимый на главу свою самъ привлачитъ, яко Господь рече: «Аще кто хулитъ на Духа Святаго, не оставится ему ни в сей векъ, ни в будущей».[206]

А к тому еще что нагнушательнейшаго и пресквернейшаго, еже исповедника твоего потворяти и сикованции[207] на него умышляти, который душу твою царьскую к покоянию привел, грехи твои на своей вые носилъ, и, взявши тя от преявственнейшихъ сквернъ, яко чиста, пред начистейшимъ царемъ Христомъ, Богомъ нашимъ, исчистя покоянием, поставил![208] Се тако ли воздаешъ ему и по смерти? О чюдо! Яко зависть, от презлых и прелукавых маньяков твоих сшитая, и по смерти на святых и предобрых мужей не угаснетъ! Не ужесаеши ли ся, о царю, притчи Хамовы, яже насмевался наготе отчей? Како снесенно бысть о томъ на исчадия его проклятие![209] И аще таковая притча о телесных отцех случилася, кольми паче о духовных должны есмя покрывати, аще бы нечто и случилося человеческия ради немощи, яко то и ласкатели твои клеветали на онаго презвитера, иже бы тя устращал не истинными, но лстивыми видении. О воистинну и аз глаголю: лстецъ он былъ, коварен и благокознен, понеже лестию ял тя, исторгнувши от сетей диявольских и от челюстей мысленнаго лва, и привел был тя ко Христу, Богу нашему.[210] То же воистинну и врачеве премудрые творят: дикие мяса и неудобь целимые гагрины бритвами режутъ аж до живаго тела и потомъ наводятъ помалу и исцеляютъ недужных. Тако же и он творилъ, презвитер блаженный Селивестръ, видяще недуги твои душевные, многими леты застаревшияся и неудобны ко исцелению. Яко нецые премудрые глаголют: «Застаревшиеся, — рече, — злые обычаи в душах человеческих многими леты во естество прелагаются и неудобь исцелны бываютъ», — тако же и он, преподобный, неудобь исцелнаго ради твоего недуга прилагал пластыри, ово кусательными словесы нападающе на тя и порицающе, яко бритвою непреподобные твои нравы наказаниемъ жестокимъ режуще, негли он памятал пророческое слово: «Да претерпишъ лучше, — рече, — раны приятеля, неже ласкателные целования вражии».[211] Ты же не воспомянул того или забыл, прелщенъ будучи от презлыхъ и прелукавыхъ, отогнал еси его от собя и Христа нашего с нимъ. Ово, яко уздою крепкою со браздами, невоздержание, и преизлишную похотъ, и ярость твою востязающе. Но збысться на немъ Соломоново слово: «Накажи, — рече, — праведника и преложитъ со благодарениемъ приимати», и паки: «Обличай праведнаго, и возлюбитъ тя».[212] Прочие же, последующие стихи умолчю: возлагающе ихъ царьской совести твоей, ведуще тя священнаго Писания искуснаго. А к тому да не зело приражуся кусательными словесы ко твоей царьской высоте азъ, убоги, яко могучи, вмещая, да укроюся от свару, понеже зело не достоитъ намъ, воиномъ, яко рабамъ, сваритися.[213]

А мог бы еси и воспомянути на то, яко во время благочестивых твоих дней вещи тобе по воле благодати ради Божии обращалися за молитвами святыхъ и за избраннымъ советомъ нарочитых синглитов[214] твоих,[215] и яко потомъ, егда прелстили тя презлые и прелукавые ласкатели,[216] погубники твои и отечества своего, яко и что приключилося: и яковые язвы, от Бога пущенные, глады, глаголю, и стрелы поветренные,[217] и последи мечь варварский, мститель закона Божия, и преславутаго града Москвы внезапное сожжение, и всея Руские земли спустошение,[218] и что наигоршаго и срамотънейшаго — царьские души опровержение и в бегство плечь царьских, прежде храбрых бывших, обращение; яко нецыи зде намъ поведают, аки бы, хороняся тогда от татар по лесомъ,[219] со кромешники твоими,[220] вмале гладом не погиб еси! А той же измаильтески пес[221] прежде, когда богоугодно пребывал еси пред нами, намнейшими слугами твоими, и на поле диком бегая, места не нашол и вместо нынешных превеликих и тяжкихъ даней твоих, имиже накупуешъ его на християнскую кровь, нашими саблями, воинов твоих, в бусурманские головы было плачено, или дань давана ему.

А еже пишеши, имянующе нас изменники, для того, иже есмя принужденны были от тебя по неволе крестъ целовати, яко тамо есть у вас обычай, аще бы кто не присягнул, горчайшею смертию да умретъ, на сие тобе ответъ мой: все мудрые о семъ згажаются,[222] аще кто по неволе присягаетъ или кленется, не тому бывает грех, кто крестъ целуетъ, но паче тому, кто принуждаетъ, аще бы и гонения не было. Аще ли же кто прелютаго ради гонения не бегаетъ, аки бы самъ собе убийца, противящеся Господню словеси: «Аще, — рече, — гонят васъ во граде, бегайте во другий».[223] А к тому и образ Господь Христос, Бог нашъ, показал верным своимъ, бегающе не токмо от смерти, но и от зависти богоборных жидов.

А еже реклъ еси, иже аки бы аз разгневався на человека, а приразився Богу, сиречь церкви Божии разорилъ и попалил, на сие ответъ: или нас туне не оклеветуй, или выглади, царю, письмо, иже и Давидъ принужден был гонения ради Саулова со поганскимъ царемъ на землю Израилеву воевати.[224] Азъ же не от поганских, но от християнских царей заповедание исполнях, заповеданиемъ ихъ хождах. Но исповедую грех мой, иже принужден бых за твоимъ повелениемъ Витепское великое место и в немъ двадесять четыре церкви християнскихъ сожещи.[225] Тако же и от короля Сигисмунда Августа принужденъ бых Луцкие влости воевати. И тамо зело стрегли есмы вкупе со Корецким княземъ, иже бы неверные церквей Божиихъ не жгли и не разоряли. И воистинну не возмогохомъ множества ради воинъства устрещи, понеже пятьнадесять тысящей тогда с нами было войска, между которыми немало было ово варваров измаильтеских, ово других еретиков, обновителей древних ересей, врагов креста Христова; и без нашего ведома, по исхождению нашемъ закрадшеся, нечестивые сожгли едину церковь и с монастырем. Да свидетельствуют о сем мнихи, яже пущени были от нас ис пленения![226] А потом, аки по лете едином, неприятель твой главный, царь перекопский, присылал, яко кролеви моляся, так и нас просячи, иже бы пошел есми с ним на тую часть Руские земли, яже под державою твоею.[227] Азъ же, повелевающу ми и кролеви, отрекохся: не восхотех и помыслити сего безумия, же бы шел под бусорманскими хорунгами на землю християнскую с чюждим царем, безверником. Потом и сам кроль тому удивился и похвалил мя, иже самъ не уподобился безумным, прежде мене на сие дерзнувшим.

А еже пишеши, аки бы царицу твою счаровано и тобя с нею разлученно от тех[228] предреченных мужей и от мене,[229] аз ти за оных святых не отвещаю, бо вещи вопиют, трубы явленнейше глас испущающе, о святыне их и добродетели. О мне же вкратце отвещаю ти[230]: аще и зело многогрешен есми и недостоин, но обаче рожден бых от благородных родителей, от пленицы же великого князя смоленского Феодора Ростиславича, яко и твоя царская высота добре веси от летописцов руских,[231] иже тое пленицы княжата не обыкли тела своего ясти и крове братии своей пити, яко есть некоторым издавна обычай, яко первие дерзнул Юрей Московский в Орде на святого великого князя Михаила Тверскаго,[232] а потом и протчие сущие во свежой еще памяти и предо очима. Что Углецким учинено, и Ерославичом,[233] и прочим единые крови? И како их всеродне заглаженно и потребленно? Еже ко слышанию тяжко, ужасно! От сесцов матерних оторвавши, во премрачных темницах затворенно и многими леты поморенно, и внуку оному, присно блаженному и боговенчанному!

А тая твоя царица мне, убогому, ближняя сродница, яко узришь сродство оно на стране того листа написано.[234]

А о Володимере, брате своем, воспоминаешь, аки бы есмо его хотели на государство; воистинну, о сем не мыслих, понеже и не достоин был того.[235] А тогды же есмь угодал грядущее мнение твое на мя, когда еще сестру мою насилием от мене взял еси за того то брата твоего,[236] наипаче же, могу поистинне рещи со дерзновением, — в тот ваш издавна кровопивственный род.

А еже хвалишися и величаешися горе и долу, иже лифлянтов окаянных поработил еси, аки бы животворящаго креста силою, не вем и не разумею, аще бы то вере было подобно: подобнейше, с разбойнических крестов хоругвями![237] Иже еще кролеви нашему от маестата своего не двигшуся,[238] и вся шляхта в домех своих пребывающе, и все воинство королево при короле на месте было, а уже кресты тые во многих градех поломалися от неякого Жабки,[239] а в Кеси, стольном граде, от латышей.[240] А сего ради поистинне не Христовы кресты, но погибшаго разбойника, яко пред разбойником ношено. Гетмани же лятцкие и литовские еще а ни начинали готоватися сопротив тебе, а твои окаянные воеводишка, а праведнейше рекше калики,[241] ис-под крестов твоих влачими в чимбурехъ,[242] зде, на великом сойме, идеже различные народы бывают,[243] ото всех подсмеваеми и наругаеми, окаянныи, на прескверное и вечное твое постыдение и всея Святорусския земли, и на посрамощение народов — сынов руских.

А еже пишеши о Курлетеве, о Прозоровских и о Ситцких, и не вем о яких узорочьях и за упокой, припоминаючи и Кроновы, и Афродитовы дела,[244] и стрелецких жен, аки бы нечто смеху достойно и пияных баб басни, на сие ответу не потреба, по премудрому Соломону: «Глупающему, — рече, — отвещати не подобает»,[245] понеже уже всех тех предреченных, не токмо Прозоровских и Курлетевых, но и бесчисленных благородныхъ лютость мучительская пожерла, а в то место осталися калики, ихъже воеводами поставляти усильствуешь, или любопришься упряме сопротив разума и Бога, а того ради скоро и со грады ищезают, не токмо от единаго воина ужасающеся, но и от листу, ветром веющаго, пропадающе и з грады, яко во Девторономии[246] пишет святый пророк Моисей: «Един, — рече, — поженет за беззакония ваша тысящу, а два двигнут тмы».[247]

А в той же епистолии припамянено, иже на мой листъ уже отписано, но и аз давно уже на широковещательный листъ твой[248] отписах ти, да не возмогох послати[249] непохвальнаго ради обыкновения земель тех, иже затворил еси царство Руское, сиречь свободное естество человеческое,[250] аки во аде твердыни, и кто бы из земли твоей поехал, по пророку, до чюжих земель, яко Исусъ Сирахов глаголет,[251] ты называешь того изменником, а естли изымают на пределе, и ты казнишъ различными смертми. Такоже и зде, тобе уподобяся, жестоце творят. И того ради так долго не послах ти его. А ныне, яко сию отпись на нынешную епистолию твою, так и оную, на широковещательный листъ твой прежний, посылаю ко величеству высоты твоея. И аще будеши мудръ, в тишине духа, без гнева, да прочтеши их! И к тому молю ти ся: не дерзай уже писати до чюжих слуг, паче же идеже умеют отписати, яко некоторый мудрый рече: «Возглаголеши хотяще, да услышиши не хотяще», сиречь ответ на твое глаголание.

А еже пишеши, аки бы тобе не покоряхся и землею твоею хотех владети, и изменником, и изгнанцом нарицающе мене, сие отвещание оставляю явственнаго ради от тебе навету, или потвору. Тако же и другии отвещевания оставляю того ради, иже достоило отвещати тобе и отписати на твою епистолию, ово сокращая епистолию мою, к тобе писаную, да не явитца варварско преизлишных ради глаголов, ово возлагающе на суд нелицемернаго Судии Христа, Господа Бога нашего, яко и во первых моих епистолиях о сем многажды уже воспомянух, и к тому не хотячи с твоею царскою высотою аз, убогий, вящей сваритися.