Об этом авторе нам известно только то, что он был монахом в монастыре Мар Йозадак (это та обитель, где был пострижен в монахи Иоанн Дальятский)⁸², написал житие Иосифа Хаззайи⁸³ (это указывает на то, что Несторий восхищался им и в то же время был значительно его моложе) и, наконец, должен был отречься от мессалианских заблуждений, перед тем как в 790 году был рукоположен в епископа католикосом Тимофеем I. Выше⁸⁴ можно найти часть текста этого отречения, которое является по своей сути отказом от того, что составляет основу учения самого Иосифа Хаззайи и Иоанна Дальятского, осужденных тремя годами ранее.

Рукопись Notre-Dame des Semences 237 содержит отрывки из длинного послания Нестория, О начале движения божественной благодати⁸⁵, – это послание относится ко времени, предшествовавшему его отречению, и заслуживает нашего внимания. Поскольку это сочинение до сих пор не издано⁸⁶, я представлю здесь его краткий анализ, указывая на те аспекты, которые мне кажутся наиболее важными.

Первое проявление движения благодати состоит в том, что «природные семена» (склонность к добру, заложенная в сущность человека в момент его создания) оживают под воздействием Ангела-хранителя⁸⁷, согреваются и своим огнем очищают сердце. Автор цитирует в связи с этим некоего златоустого Иоанна: «Сотворив Адама, Бог вложил в его сердце пламенеющий уголь, лучами которого он был направляем к будущим [благам] действием Духа Святого. И явственно, что, когда он преступил заповедь, лучи оного угля погасли, и он не явил силу своего действия во всех [последующих] поколениях до пришествия Христа в наш мир»⁸⁸. Огонь этого угля есть тот, «о котором Господь наш сказал: “Огонь пришел Я низвести на землю и желал бы, чтобы он уже возгорелся”⁸⁹, – при том что [сей огонь] сокрыт во всех сынах Таинства Крещения, подобно [естественному] огню [, сокрытому] во всех природах творения»⁹⁰. Он также есть «закваска, которую благословенная душа приняла и сокрыла в трех мерах той [муки]⁹¹, из которой она сделала хлеб предложения⁹² и на простом жертвеннике – уме – совершила жертвоприношение Подателю закваски, Господу нашего сотворения»⁹³. С действием этого огня соединяется «сладостное действие благоухания», и это действие так же сладостно в монашеском чертоге⁹⁴, словно медовые соты, срастворяясь с его внешними членами⁹⁵.

Но здесь дьявол может обмануть монаха, побуждая его под воздействием горячего рвения предаться чрезмерным трудам, которые могут нанести вред его здоровью, так что в результате он оставит попечение о душе ради заботы о телесном здоровье⁹⁶. Кроме того, бесы иногда производят в нем свой собственный огонь; чтобы распознать его, нужно следить, откуда он берет свое начало и каковы его последствия: если этот огонь начинает действовать с нижних членов⁹⁷ и приводит в беспокойство внешние чувства, то он происходит от беса блуда, поскольку «огонь из дома Господня есть тот, который прежде начинает [действовать] с сердца, поднимаясь вверх по телу, и инок пребывает в совершенном спокойствии во всех своих искушениях»⁹⁸.

С восприятием этого огня начинается «духовное житие, и в нем усердный ум восприемлет совершенство в благодатных дарованиях, когда [сей огонь] воспаряет с ним во всех кругах ведения, пока не упокоевается в гавани, которой достигают усердные [иноки]»⁹⁹.

Далее в рукописи содержится другой отрывок из послания Нестория¹⁰⁰, с рассуждением о «духовном видении», а затем о «духовной молитве». Начнем со второй части этого отрывка, о духовной молитве, отложив на конец нашего анализа часть, касающуюся духовного видения, о котором мы будем говорить подробнее, ввиду особого интереса, который представляет это рассуждение в качестве свидетельства о разделении, существовавшем в VIII веке среди богословов Церкви Востока по вопросу о видении Бога.

Несторий предостерегает монаха против дьявольских подмен духовной молитвы, особенно против огненного диска¹⁰¹, который живописуется перед умом во время молитвы и от которого к телесным чувствам раздаются пустые речи¹⁰²: «Оставь сии [образы] на месте их снаружи¹⁰³, и войди внутрь себя, и принадлежащее тебе с рачением заключи в объятия»¹⁰⁴. Демоны также создают в уме ложные образы, «ипостасные» (qnōmāyāṯā) и «идольские» (pṯaḵrāyāṯā)¹⁰⁵: «[Но] приложи попечение, о господин, о том простом свете, о коем ты иногда говорил мне, что и сейчас находишься в нем»¹⁰⁶. В этом простом свете иногда появляется и сияет звезда, которая иногда погружается в него и покрывается им: это тайна нового века¹⁰⁷; свет тогда бывает цвета неба, и это свет природы (очищенной) души¹⁰⁸, в то время как «на тверди сердца»¹⁰⁹ – также небесного цвета – словно звезды укреплены помышления, связанные с созерцанием бестелесных¹¹⁰. Но когда свет имеет цвет сапфира, тогда душа озаряется светом Святой Троицы, и свет души соединяется с пламенными лучами – это речения, которыми душа возглашает славословие Богу вместе с ангелами¹¹¹.

Как можно видеть из ссылок, приводимых в примечаниях, все аспекты этого отрывка из Послания Нестория встречаются либо у Иосифа Хаззайи, либо у Иоанна Дальятского.

Теперь перейдем к отрывку, который ему предшествует и посвящен духовной молитве. Вот его буквальный перевод¹¹²:

«Ведь многие похвалились – и погибли, те, кто были воодушевлены тщетной надеждой, возымели упование лишь на телесные труды и пренебрегли духовным житием, ибо не позволил им бес тщеславия подвести шеи свои под иго наставника, дабы он научил их духовному деланию, которое радует духовным видением сердце усердных, – [те,] которые добровольно обокрали самих себя. И оттого что они не постигли цели духовного жития, они кощунствуют, когда говорят: “Духовного видения вовсе не существует”. И они показывают совершенную ненависть к предавшим себя его поиску и [говорят]: “Они живописуют [в помыслах] фантазию и мечтание”. И перед учениками своими они говорят так: “Если бы сей дар существовал или подавался кому-либо сегодня, то он был бы подан нам ради наших трудов!” – те, от общества которых следует удаляться, как от убийственного яда. Ибо они не поверили досточестному учению Евангелия, которое говорит: “Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят”¹¹³. И вот, не будучи сведущими, эти мудрецы говорят в ярости: “Как может быть зрима Божественная природа?” Я отвечу, о неверующий: не о природе Его я говорю, что она зрима, но о славе Его величия. Я дерзнул сказать это, о господин мой, потому что мне известно о волках, находящихся среди овец¹¹⁴. Отстраняй себя от таковых, дабы не угасла твоя светоносная лампада в урагане отравленных стрел их словес, в ниспровергающем потоке, о чем, вот, апостол предупреждает, говоря: “Духа не угашайте”¹¹⁵. Ненависти же к ним остерегайся, как расхищающей львицы, и предпочти спокойную встречу с ними, и закрепи в душе твоей любовь к ним как к образу Божию – и ненависть к делам их».

Было бы хорошо иметь больше сведений об обстоятельствах, которые привели Нестория к перемене лагеря, когда встал вопрос о назначении его епископом Нухадрским и к отмежеванию от учения Иосифа Хаззайи (и Иоанна Дальятского), ревностным сторонником которого он показал себя в этом послании. Было ли искренним это отречение? Когда он согласился признать, что «божество Единородного [Сына] не может быть увидено Его человечеством»¹¹⁶, думал ли он, что природа Божества, конечно же, невидима для любого человечества, но другое дело – слава этой природы? Такое уточнение постоянно повторял Иоанн Дальятский¹¹⁷, но, несмотря на это, тремя годами ранее он был подвергнут осуждению за учение о том, что божество видимо¹¹⁸.

В любом случае заслуживает внимание то, что среди всех текстов восточносирийских мистиков (за исключением Иоанна Дальятского), к которым мы обращались, только у одного Нестория четко выражено различие между природой и славой с целью прояснить вопрос о видении Бога. Заимствовал ли он это различие из сочинений Иоанна Дальятского? Это вполне возможно, ведь Несторий, по-видимому, был моложе его примерно на четверть века и, как нас заставляют думать некоторые указанные ранее параллели, учение Иоанна должно было быть ему известно¹¹⁹.