Но когда сняли шлем, Федор расплылся в счастливой улыбке и оттого, что видит родные лица ребят, что видит солнце, и оттого, что — слава богу! — благополучно закончился первый спуск. И хотя в ушах звенело и перед глазами мелькали оранжевые круги, Федор хвастливо заявил:
— Скоро корабли подымать буду!
— Пупок надорвешь, — сказал Степан. — Вылазь давай на палубу.
Федор с трудом перекинул чугунные ноги через последнюю перекладину трапа.
— Толика выбросило, — сообщил Степан, снимая с Федора "манишку". — "Лапти сушил".
— Не успел воздух стравить, — оправдывался Толик, помогая Степану раздевать Федора. — Смотрю, ты от меня вниз пошел. "Куда это, — думаю, — он?" А оказывается, сам вознесся. Как ангел! Свои пузыри обгонял.
— Подбуксировали его к трапу, как понтон, — продолжал Степан, развязывая обрубковатыми пальцами плетенки у калоши. — Хотим на попа поставить — и никак! Раздулся как клещ, корму нам показывает. Эх, и "фитилил" его лейтенант! "Плохо" за спуск закатил. А Женьке Бабкину — "отлично".
Дни катились бурные и короткие, как штормовые волны. Стриженные под "нуль" ребята не имели ни минуты передышки от подъема до отбоя.
С утра в седой морозной мгле шли они на пустынный и закованный теперь в ледяной панцирь Байкал. Прикипали пальцы к горячему на морозе металлу. Коченели ребята, стоя на шланг-сигнале или на телефоне, а тот, кто был под водой, обливался горячим потом, осваивая сложное водолазное ремесло.
Пилили подо льдом дерево, железо, вязали пеньковыми концами морские узлы, сложные, как гордиевы, стропили "мачты", обследовали специально затопленную баржу и докладывали командирам свои соображения по подъему затонувшей материальной части.
После спусков шли на заснеженный пустырь в сопках на огневую подготовку. Лежали в сугробах, стреляли из "трехлинейки" и автоматов по неподвижным, движущимся и появляющимся целям.
Федор стрелял метко. Лейтенант по огневой хвалил. Зато Толику доставалось.
— Малахов! Левый глаз зажмуряй, а не оба! В жмурки играешь?
Толик, покорно выслушав окрик лейтенанта, снова крепко закрывал оба глаза и палил в белый свет.
— На фронте фрица увидишь — тоже зажмуришься? — кипятился офицер. — Он тебе быстро дырку промеж глаз просверлит. Спусковой крючок не дергай, а плавно, плавно нажимай!
На этом же пустыре, бывшем кладбище, до кровяных мозолей рыли в закаменелой от стужи земле окопы. Проваливаясь в сугробах, ходили в "атаки", падали, передвигались по-пластунски и короткими перебежками.
Женька Бабкин возмущался: "На хрена это водолазам? На море окопы рыть!" Степан Кондаков, по-крестьянски смекалистый и опытный, говорил: "В хозяйстве все пригодится. И вообще: поехал за сеном на день, а хлебушка прихвати на два". — "А сольцы на сколько?" — язвил Женька. Степан замолкал.
Мокрые от пота и снега, продрогшие и изнуренные возвращались в учебный корпус, за парты. Изучали теорию водолазного дела, водолазное снаряжение, уставы, оружие...
Вечерами в казарме, собираясь в кружок возле железной печки, пели полюбившуюся всем песню:
Писали домой, что спускаются чуть ли не до центра Земли, и, сгущая краски, описывали подводные страсти-мордасти.