– Как ты смеешь так разговаривать со мной? Я столько лет не носила на себе ничего, кроме крови и смерти. Я сражалась за тебя во всех твоих битвах, как ты просил. Я научилась всем хитростям, которым ты велел научиться. Я научилась не плакать, когда душу́ человека. Я научилась исчезать, приложив к носу палец. Я научилась смотреть, как все умирают. Я больше не маленькая девочка, ослепленная твоим волшебством. Теперь это и мое волшебство тоже. И если я видела, как мои солдаты умирают прямо на моих глазах, если я сама спаслась только благодаря моей винтовке и моим собственным рукам, если я неделями пила больше крови, чем воды, это значит, что я возьму человечьего мальчишку, который ввалился в мою палатку, и буду сжимать его между ног до тех пор, пока не перестану кричать, и ты меня за это не накажешь. Разве мы не черти? Разве мы не демоны? Я даже слышать не желаю о наказании, старина.

Кощей схватил ее за руку и перетащил со стула к себе на колени. Тарелки задрожали, груши попадали на пол. По ее ладони текла кровь из царапин от его ногтей, и он целовал ее, целовал большой палец, целовал безымянный палец, пока не измазал весь подбородок в крови.

– Как я тебя обожаю, Марья. Как правильно я тебя выбрал. Брани меня, отвергай меня. Говори мне, что ты хочешь то, что хочешь, и будь я навечно проклят. Только не оставляй меня.

Марья изучала его, обшаривала глазами лицо, такое родное, неменяющееся, неизменяемое. Иван протянул под столом руку к ее руке, но она совершенно о нем забыла. Она почувствовала прикосновение его пальца не более чем салфетку, приложенную к ее коже. Кощей застил ее зрение одной большой тенью. Он наполнил ее всю, весь ее мир, как луна, что затмила свет иных звезд. Она запустила пальцы в его волосы, как в шерсть барана.

– Забери мою смерть, – сказала она. – Вырежь ее. Покромсай на куски и запри в глазу утки, за четырьмя собаками. Сделай меня такой же, как ты, если мы и правда как две ложки. Тогда я никогда тебя не покину.

Кощей мягко отнял ее руку от своей головы и положил на колени.

– Разве не будет полезнее для твоей воительницы быть бессмертной, как ты? Из-за ваших с Вием договоренностей я не чувствую себя в безопасности. То, что Вий тебя боится, на самом деле меня не защищает. Я голая и беззащитная вдали от тебя большую часть года. Вскрой мои кости и вычерпай смерть. Похорони ее в центре земли. Это я заслужила. Ты знаешь, чего я заслуживаю.

– Ты уже просила – я не могу.

– Ты же забрал мою волю.

– Так устроено обольщение. Одна воля преподносится другой, перевязанная бантиком. Вопрос всегда только в том, кто дает и кто берет. Я взял первый, вот и все. Ты возьмешь последней. Я в эти игры лучше тебя умею играть, но ученики всегда добавляют от своих талантов – это уж как водится. Ты не можешь вручить мне свою смерть, просто открыв хорошенький ротик, чтобы отведать икры. А я не могу ее взять.

– Но ты же требуешь моей верности, все мое сердце, мою суть.

– Это мое. Ты не понимаешь, Маша. Никогда не понимала. Ты – мое сокровище, мое белое золото, сердце моего сердца. Ты лежишь в основе моего существа и глодаешь мои корни. Но ты не одна из нас. Независимо от того, насколько будешь походить. Тебя не было с нами, когда мир был таким юным, что легко сбивался с пути. Когда в небе была всего одна звезда. Ты не можешь знать того, что знаем мы. Ты не так устроена, как мы. Ты так многому научилась, это правда, и я горжусь тобой. Но ты… – Кощей положил руку на черный шелк ее груди. – Ты все еще сделана из мяса, хрящей и костей.

Она посмотрела в его глаза, бездонные и бесконечные. Как же она его любила, все еще, навсегда! Он был источником той горячей, яркой, головокружительной магии, которую он вливал в нее, как вино.

– А из чего сделан ты? – спросила она, отходя от жгучего гнева. – Может быть, я смогу вынести еще немного этой войны для тебя. Если ты будешь рядом и Иван тоже. Никаких правил, никогда.

– Не из мяса, – спокойно ответил Кощей. – Даже не из крови.

Он снова взял ее пальцы, проводя ими по своим губам, размазывая по ним ее кровь.

– Я наполняюсь кровью для тебя, я надеваю это лицо, как наносят косметику, и это тело, худое и гибкое. Это чтобы понравиться тебе, угодить только тебе, моя человечья девочка, моя волчица. Ты разве не знала? Даже не догадывалась? Это бесполезно, Маша. Ты несешь смерть в каждой клеточке своего тела. Каждый крохотный кусочек тебя умирает быстрее, чем по мановению руки. Ты умираешь все время, каждую секунду. Как я могу отнять у тебя это? Моя смерть не так рассеяна. У меня она одна. У тебя – миллионы. Даже моя сестра, моя дорогая сестричка, которую ты узнала так хорошо, даже Яга не просит меня забрать ее смерть. Знаешь, почему?

Марья Моревна хранила молчание. Она могла думать только об одном, весь ее разум вцепился в эту мысль: как же ты выглядишь без этого лица? Кто ты, муж мой? Я это узнаю. Обязательно.

– Потому что она знает, что я с собой сделал. Ты бы никогда и не подумала, что она может быть нежной. Но мы тогда были так молоды, и между братьями и сестрами есть что-то вроде взаимопонимания. Общая история. Не могу тебе передать, любовь моя. Ты такая, какая есть, и я думаю, ты можешь попытаться повторить это, только чтобы доказать мне, что ты это можешь. Я только скажу, что это было подобно тому, как ты решилась отправиться сюда со мной, или тому, как я тысячу лет позволял волку питаться моей печенью каждый день, или тому, как медленно задыхаться от газа цвета желчи, как умирать каждую секунду, чтобы избежать смерти. Во мне все еще есть то место, где раньше была смерть. Теперь там боль, такая же, какую чувствуют некоторые люди в ногах, которые им ампутировали до колена. Это моя боль, и поделиться ей я не могу. И не стал бы, если бы мог. Я буду стареть вместе с тобой, если тебе так лучше. Буду отвечать морщинкой на каждую морщинку, седым волосом на каждый седой волос, скрипом суставов на скрип суставов, опухолью на опухоль. В старости ты будешь такой прекрасной!

– Смерть не властна, – сказал Иван, и Марья с Кощеем, обернувшись, уставились на него так, будто он только что появился из ниоткуда.