— Посмотрю, как они.

Таня удержала её за руку.

— Подожди! Пусть погреются.

— А не душно им там? — спросила Света.

— Боишься, что спекутся? — усмехнулась Нюра.

Таня покосилась на неё с упрёком:

— Если б у вас в саду яблоки посбивало, яблони поломались, было бы тебе смешно?

— А у нас и так две яблоньки поломало ураганом. Ветки попадали вместе с яблочками. Незрелыми ещё, зелёными. Жалко, конечно. Но мы не тужим.

— Таня, не душно им там? — обеспокоенно повторила Света.

— Нет, нет, не беспокойся! Там не душно и не жарко. Вытопили немного. Под только тёплый, — не горячий. И мы ведь недалеко их засунули. Близенько на тряпку положили.

— Кря-кря! — Диночка будто подтвердила Танины слова.

Белая уточка весело расхаживала под ногами у девочек. Временами подходила к плошке и зарывалась носом в кашу.

— Чем огорчаться, так она веселится! — вздохнула Таня. — Ну, никакого сочувствия к своим… родственникам, можно сказать. Живёшь ты, Динка, как помещица. Тунеядка!

— Яйца не несёт? — деловито спросила Нюра.

— Нести яйца она ещё слишком молодая.

Света засмеялась: к Диночке слово «молодая» отчего-то совсем не подходило.

Какой-то слабый звук донёсся из печки, не то кряк, не то писк. Девочки замерли. Таня, тихонько вскрикнув, осторожно открыла заслонку и заглянула в печь.

— Только не кричать! — зашептала она взволнованно.

Посторонилась с торжествующим видом. И Света с Нюрой, теснясь, придвинулись к отверстию. Двумя руками Света зажала себе рот, чтобы не завопить от радости.

Один утёнок сидел на тряпке и разевал клюв. Другой, лёжа на боку, приподнимал головку. Ещё четверо шевелились. Шесть утят сушились в Таниной печке, и все они постепенно оживали. А ведь, когда укладывали их на под, у всех висели шеи, головы болтались как тряпочки.