Среди успешных писательниц 1930- х гг. можно отметить Джо Ледерер (Вена, 1907 — Мюнхен, 1987), чьи романы вышли даже в Италии. Ледерер, еврейка по происхождению, жила в Позитано с 1938 по 1939 г. в пансионе Флатоу «San Matteo». После войны она поместила действие одного своего романа на Амальфитанское побережье: «Die tцrichte Jungfrau» («Безрассудная девица», 1981).

В 1936 г. в Позитано поселился еще один писатель, преследуемый нацистским режимом: Армин Т. Вегнер (Вупперталь, 1886 — Рим, 1978). В 1920- х гг. широко известный своими выступлениями против турецкого геноцида армян, Вегнер опубликовал выразительную лирику и многочисленные репортажи о путешествиях; во время Веймарской республики, он, страстный пацифист, работал в Лиге противников военной службы. В 1933 г. он написал открытое письмо Гитлеру с просьбой прекратить преследование евреев; вследствие этого был заключен на несколько месяцев в концлагерь Ораниенбург. В годы эмиграции литературная продукция Вегнера была не слишком богатой; однако он оставил два маленьких эссе, посвященных Позитано[186].

Если и есть немецкий писатель той эпохи, который заслуживает эпитета «позитанец», то это Стефан Андрес. Андрес, который знал юг с предыдущих времен, в сентябре 1937 г. вместе со своей семьей отправился в Позитано, где прожил до 1948 г. Многие из его романов и рассказов были написаны или имели действие в Позитано, благодаря чему маленький белый город на море стал известен в германоязычным мире. Он сблизился с Эссад Беем, и, будучи также художником, написал его портрет маслом[187].

Для Андреса «укрытие на обочине истории» было не только биографическим опытом беглеца (даже его дом в Позитано находился на краю селения, около кладбища[188]), но и лейтмотивом его литературной работы[189]. В конце концов это переживание для Андреса было подчеркнуто в метафоре библейского ковчега: «Лежа рядом с колыбелью [новорожденной], в своих снах я начал делать из этой террасы своего рода ковчег; и я начал размышлять о Ное и Всемирном потопе»[190]. Антинацистская эмиграция — и это отношение также характерно для других эмигрантов на побережье — здесь проявляется не как активное сопротивление режиму Гитлера (как мы это знаем по таким писателям, как Томас и Клаус Манны, Бертольт Брехт и др.), но как уход из мира, в «великое молчание, которое многие ночи и дни окружало террасу»[191]. Терраса, типичный элемент южного дома, в прозе Андреса превращается в криптограмму для политического убежища.

«Мы жили в военное время, даже если мы не слышали пушек. Нам приходилось обходиться самостоятельно: с голодом, с болезнями, со смертью. Мы остались одни, незнакомцы <…> и только потом мы поняли, наконец, смирившись, что происходило в то время, в любое время»[192].

Убежище также является темой большой трилогии Андреса «Die Sintяut» («Всемирный потоп»), написанной в 1940–1941 гг.

в Позитано. Это литературное противостояние нацистскому режиму, которое для автора становится притчей о правлении антихриста. Место действия первых двух томов — «мертвый город»: центр мирового заговора таинственного «правителя», возвращение которого повергает маленький город в катастрофическое наводнение. Во втором томе «Die Arche» («Ковчег») небольшая группа людей вокруг слепого писателя отправляется в «Башню Времени», полуразрушенное имение, высоко в «мертвом городе», недалеко от города под названием «Монте-веккио» (моделью послужили предместья Позитано Монтепертузо и Ночелле[193]), чтобы пережить здесь ужасы времени: «Давайте закроем дверь ковчега! <…> Моя политика — не действовать.

Не отвечать. Тишина»[194]. Таков был ответ тех, кто в литературе и в жизни искал «ненадежное убежище» на побережье Амальфи и в других местах.

Впервые я услышал имя Эссад Бея во время моих бесед с Дороти Андрес, вдовой писателя, которые шли, начиная с 1991 г., в ее квартире в Риме. С Дороти мы дружили — вплоть до ее кончины в 2002 г.

В те дни вместе с искусствоведом Матильде Ромито, директрором картинной галереи г. Салерно, я готовил выставку «Stefan Andres e Positano. Uno scrittore, un artista ai margini del mondo» («Стефан Андрес и Позитано. Писатель, художник на краю света»), которая была развернута в 2000–2001 гг. в Позитано и Амальфи.

Дороти Андрес, «полуеврейка», жившая со своим мужем и семьей с 1937 по 1949 гг. в эмиграции в Позитано, рассказала мне, что ее муж был очень близок к Эссад Бею и что он регулярно посещал и поддерживал его в дни его тяжелой и неизлечимой болезни. Эссад Бей жил тогда в Позитано вместе с пожилой дамой — официально, своей прежней няней, «хотя все считали, что это была его мать».

В один прекрасный день, во время наших бесед, которые всегда сопровождались хорошим чаем и десертом, Дороти Андрес вышла из гостиной и через несколько минут вернулась с акварельным портретом, написанным ее мужем, и изображающим Эссад Бея. Мы впервые опубликовали его в каталоге нашей выставки (с. 54). Этот портрет Эссад Бея, — имя в те времена, еще почти неизвестное, — с тех пор появился в нескольких публикациях, а также в документальном фильме Ральфа Маршаллека (я надеюсь, с разрешения наследников Дороти Андрес).

Разговоры с незабвенной Дороти послужили сигналом к поискам следов немецкой эмиграции в Позитано в фашистскую эпоху, а также Эссад Бея. В 2009 г. я обнаружил в фонде Стефана Андреса в Немецком литературном архиве Марбаха (Deutsches Literaturarchiv di Marbach) недатированное письмо Эссад Бея к Стефану Андресу, о котором еще неизвестно исследователям. Вот его фрагмент (к сожалению, я не расшифровал всё, — почерк Льва Нуссимбаума трудно читать):