Не ловушка, нет: кто бы мог предвидеть, что агент Леопард потащится лесом, где даже порядочной тропы нет, и выбредет к этому склепу? На всякий случай он встал за дерево и вытащил из ременной петли револьвер.

— Кто там? — спросил по-русски Лабрюйер.

— Это ты, — услышал он из глубины склепа. — Как хорошо…

— Хорошо?.. — спросил Лабрюйер.

— Да. Я знала, что ты придешь. Я так хотела тебя видеть…

— Вы…

— Ты. Я так давно хотела сказать тебе «ты»… Сейчас, кажется, можно…

Так, подумал Лабрюйер, если это Красницкая — значит, ловушка. Но даже для агентов «Эвиденцбюро» — чересчур заковыристо; разве что они связались с нечистой силой…

Лабрюйер стал искать дверную ручку. Ее не было.

— Выходите оттуда как-нибудь, — сказал он.

— Я не могу. Они заперли обе двери. Где ты?

Лабрюйер направил луч фонарика в окно. Оказалось, что в склепе на расстоянии примерно в полтора аршина от наружной стены есть еще и внутренняя, и в ней тоже окно, а уж там — женское лицо.

— Госпожа Красницкая, как вы туда попали? Что это за здание?

— Это пороховой склад, кажется. Коридор и окна — для вентиляции. Пороху нельзя быть сырым. Слушай, я все тебе расскажу! Я не знаю, когда они придут за мной, я должна успеть! Слушай — это «Эвиденцбюро»!

— Я знаю.

— У них — прозвища. Красницкий — «Атлет», фрау Вальдорф — «Клара»…

— Кто же тогда «Птичка»?

— Эмма Бауэр. «Щеголь» — цирковой борец, Господи, как же его там называют? Штейнбах!

— А главный? «Дюнуа»?

— «Дюнуа» — это я. Да, да, это из-за того маскарада, когда мне заказали доспехи, и я была Орлеанским Бастардом, Жаном Дюнуа… да ты же видел эти доспехи — помнишь, тогда? Когда мы ставили «живые картины»? Ты помнишь, да? Ты помнишь?..