Нужно было наконец прямо поговорить с бывшей Каролиной, а ныне — Хорем. Нужно было объяснить этому юному и наглому созданию, что здесь, в Риге, он, Хорь, — чужой, а Лабрюйер — свой, что лучше не самому шастать по ночам, а договориться с Сыскной полицией, поделиться с ней сведениями — и она в ответ чем-нибудь поделится, хотя бы агентами.

Но «нужно» и «будет сделано» — слова, вылепленные из разного теста.

Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Там шла работа — Хорь в полном боевом облачении Каролины делал портрет двух сестричек-близняшек, хорошеньких, как ангелочки.

Когда девушки ушли, Хорь проводил их тоскливым взглядом. Лабрюйер злорадно подумал: тебе бы, поганцу, сейчас за ангелочками ухлестывать, стишки господина Бальмонта им читать, выдавая за свои, за ручки держать и поцелуев домогаться, а ты изволь шуршать юбками, беспокоясь, как бы не слетел парик.

Вспомнился томик Бальмонта с закладкой и вспомнились стихи:

Она отдалась без упрека,

Она целовала без слов…

Лабрюйер не был догадлив, когда дело касалось женщин, но злорадство вдруг обострило его сообразительность. Ну да, о ком же еще мечтать Хорю? Только о женщине, за которой не придется ухаживать и вычислять подоплеку ее капризов! О такой, которая ничего не попросит и под венец за ухо не поведет! А просто ляжет в твою постель без рассуждений. Но при этом она еще должна быть красивой. И молчаливой.

Невольно вспомнилась Лореляй…

Казалось бы, целую вечность знакомы, он — охотничий пес, она — верткий заяц. А поди ее разбери. Там, где полагал найти простоту, поскольку воровке умственных выкрутас сочинителя Достоевского не полагается, обнаружил что-то непонятное.

— Вы говорили о третьем выходе из цирка, — уныло напомнил Хорь.

— Я не удивлюсь, если там есть и четвертый. Под цирком ведь подвалы. Черт их знает, как подвалы в этом квартале меж собой соединяются.

— Никак они не соединяются. Мы это уже проверяли. Если бы соседние дворники про такое знали — то за небольшие деньги все бы показали. А они не знают…

Лабрюйер надулся — ему следовало давным-давно знать про подвалы. А как-то так получилось, что не знал.

— Дайте карандаш и бумагу, — потребовал он. — И еще — я понимаю, что в присутствии столь важной персоны не смею рта разинуть, но недурно бы наладить присмотр за Красницкими.

— Налажен. Не беспокойтесь, Леопард, рисуйте лучше план циркового двора.

Это было сказано несколько свысока.

Лабрюйер запомнил интонацию.

Запечатлеть в зрительной памяти, чего и где нагромоздили во дворе дирекция и артисты, смог бы, пожалуй, только большой знаток и любитель фортификации. Как шла по зданию цирка заброшенная лестница, Лабрюйер тоже не очень четко понимал. Но в общих чертах набросал план верно.

— И вот тут можно подобраться к забору, — объяснил он. — Штурмовать забор со двора, с земли, довольно сложно, нужна лестница. Оставлять у забора во дворе лестницу, чтобы вернуться обратно, рискованно. Там рано утром выгуливают собак и лошадей, привозят фураж, увозят навоз. А у человека есть такое свойство — он все больше под ноги смотрит. Если с улицы бесшумно перебраться на крышу, которая примыкает к забору, то люди во дворе могут этого вовсе не заметить.