Трастамара кладет Одуванчику руку на плечи — и поддерживает, и придерживает. Смотрит прямо в глаза.

— Простите моего друга, но у меня тоже сложилось в-впечатление, что в-вы используете сеньориту Ану не лучшим образом.

На этом случае последовательность восстановить легче.

— Она летела к вам как на крыльях? Так. Разговаривала с вами так, будто в мире никого нет? Так. А потом позвонил я? И дал задание. И вы для нее перестали существовать. Так? Выключились вместе с фоном?

— Да.

— Простите меня, пожалуйста. Это я с вами нехорошо обошелся. Я просто попросил Анну спросить у вас, чем вы руководствовались. Если ей не сложно. А дальше… вы присутствовали на обеих лекциях. Я ничего не заметил, потому что все это происходит только последние три дня.

— То есть… — Деметрио пытается что-то сказать, но это сейчас лишнее.

— Молодые люди, я очень не люблю разочаровывать, а тем более выдавать чужие секреты, но вчера весь день Анна примерно половину времени тратила на войну за камеру и разглядывание того, кого видела в этой камере. Как вы понимаете, Фелипе, это были не вы.

Пока Деметрио опять пытается что-то сказать, уже другое, Трастамара успевает первым:

— Вот и хорошо. Это совсем не входило в мои планы — и вообще мне казалось, что вы пытаетесь вбить клин в нашу коалицию.

— Вы хотите, чтобы я… — Одуванчик, у которого нет слов. Остановись, прекрасное мгновение.

— Хочу и объясню, но не вам, а самой Анне — в частной и более спокойной обстановке. Я еще раз прошу меня простить — мне раньше приходилось сталкиваться с попытками принести мне человеческие жертвы, но это выглядело совсем иначе и не развивалось так быстро. И спасибо, что не стали молчать.

Интересно, как через эти рифы проходил Сфорца? Спрашивать его сейчас бесполезно — не говоря уж о том, что его вообще о многом спрашивать бесполезно. «Мне просто показалось» и «Не знаю». Но вон он разместился вдоль одного из двух диванов, с омерзением разглядывает мир сквозь коньяк и с куда большим — следит взглядом за одним-единственным гостем. Только вокруг него, не с ним, а вокруг — и Максим с женой, и Анаит с господином Левинсоном, и Джастина с Антонио.

А где, кстати, Аня? Аня в кабинете, где ей совершенно нечего делать. Сигнализация обозначила пересечение границы, а девушка даже не подумала, что там может быть барьер. Хорошо, что он сейчас полупассивный.

Страшно даже представить, чего от нее можно ожидать. Сцены? Истерики?

Он осторожно повернул ручку, прикрыл глаза, переключаясь, заглянул.

Аня сидела за столом, положив голову на руки — и мирно спала. Маленькая настольная лампа-«свечка» нарисовала на столе круг, осветив блокнот и стило, часть ладони, щеку. А потом контуры поплыли, свеча, каким-то образом стала настоящей, восковой, прогоревшей до половины, девушка подняла голову, увидела, кто стоит в дверях — и он успел отбить, отвести в сторону летящее стило, и упустил момент, когда на него ринулась тень куда большая. Целясь в горло.

Он еще раз посмотрел на круг света, на стол, на спящую сотрудницу. Аккуратно закрыл дверь.

У больших машин не бывает галлюцинаций. У них бывают сбои эвристической системы. Как правило, дело ограничивается обонянием — опасная информация дурно пахнет. Но иногда аналитический блок конфискует зрение. Это не значит, что он ошибается или видит то, чего нет. Совсем наоборот.

Вернуться в гостиную. Найти Анаит. Отобрать у Антонио. Пересказать беседу с мальчиками и перевести на общепонятный язык видение.