Прикурив от услужливо протянутой дежурным зажигалки, Виктор Михеевич вышел на улицу, в темную промозглую ночь. Затягиваясь неприятным, вонючим дымом — сам он курил «Кэмел», — Рулев думал.

Неприятные мысли стаей обожравшихся дерьма мух лениво роились в его усталой голове, жалили ледяными иглами страха и отчаяния.

Мысль первая… — Ольга. Что с нею делать, совершенно непонятно. Оставить в отделении — значит отдать Хмуре и его «быкам». Передать Грому? Но где его искать, Алексей сам сейчас бегал в тени, как обложенный загонщиками зверь.

Мысль вторая… — кавказец. Кто он? Друг или враг? Судя по тому, как он заботится об Ольге, — друг. Только чей? Грома или Крота? Или еще какая-то темная сила вступила в дьявольскую игру, имя которой СМЕРТЬ?

Мысль третья… — Гром. Эта мысль, мерзко зудя, словно муха в паутине, билась в темном уголке его сознания:

«З-з-з. — Трехкомнатная квартира в Москве».

«З-з-з. — Служебный «Мерседес» и просторный кабинет в райотделе».

«З-з-з. — Звездочки на погонах. А всего-то и надо поймать Грома, используя Ольгу как приманку».

«З-з-з. — А Грому потом устроить побег. А Ольгу потихоньку переправить из города», — успокаивающе жужжала гаденькая мысль, баюкала майора.

— Что за чёрт?! — встрепенулся майор. Он крепко потёр ладонью пылающее от стыда лицо и, подняв голову, стал ловить ртом косо летящую с темного неба изморось.

— Извини, братуха. Извини, Лёша. Бес попутал, — пробормотал майор и, щелчком отбросив сигарету, достал мобильник, набрал номер, приговаривая: — Ничего, есть ещё порох в пороховницах… И ягоды в ягодицах…

— Але, Саня? Чего делаешь? Спишь?! Ну и что же, что ночь?

— Ну и что, что не твоя смена? Давай собирайся и через полчаса будь в отделении. По дороге заскочи к Ване Крутову, возьми его с собой. Своим скажете, что на недельку едете в командировку. Всё понял? Выполняй!

Отключив телефон, Виктор Михеевич подумал, что со временем, если до того не ссучатся, эти молодые, способные ребята заменят ему Черенков.

Но боже мой! Как же ему не хватало сейчас близнецов с их неторопливой, бульдожьей хваткой. Майор вздохнул и устало выматерился в чёрную, сопливую морду сырой ноябрьской ночи.

Сразу после расстрела кротовской дачи Алексей погнал замызганную бежевую «шестёрку» к расположенному в десяти километрах от города военному аэродрому. В машине он переоделся, купленные накануне шмотки превратили его в нагловатого, но солидного, средних лет дельца.

Гром даже изобразил что-то вроде брюшка, подложив под ремень свернутую рубашку.

Сунув сержантику на проходной несколько долларов, Алексей прошмыгнул на территорию аэродрома и засновал челноком туда-сюда, от прапорщика, к прапорщику, от лейтенанта к лейтенант, у щедро оставляя за собой, тут и там, шуршащий и слепящий, изумрудно-зеленый бумажный след, терпко пахнущий дорогим виски, гаванскими сигарами и атласной женской кожей.

Гром напоминал матерого хищника, метящего новые границы своих владений. Его поиски были недолгими и окончились около старенького вертолета, в грязных внутренностях которого, страшно матерясь, копались пилот и два небритых механика. Их беседа с Громом была недолгой, но оживленной и продуктивной. В результате этой беседы толстая пачка зелени перекочевала из рук Грома в руки пилота, и стороны расстались очень довольные друг другом.

— А вы уверены, что эта штука полетит? — спросил Гром на прощание.