Восторженный прием, который устроили Бальмонту в Японии журналисты и представители литературно-издательского мира, был для него в полной мере неожиданностью. Поэт не предполагал, что кто-либо в Японии слыхал о нем или о его творчестве. «Я не знал даже, – рассказывал Бальмонт спустя несколько месяцев, – что мое имя хоть кому-нибудь там известно. А меня в каждом городе встречало такое внимание, как будто я был давно жданным другом»[254].
12 мая поэт возвращается во Владивосток, о чем «Далекая окраина» не преминула уведомить своих читателей[255]. «Я приехал сегодня около полудня», – сообщает поэт А. Н. Ивановой в открытке, отправленной в тот же день из отеля «Версаль».
На почте нашел 13 писем и 14-е заказное, и посылку – наконец полученное легкое пальто. <…> День прошел с друзьями, Дмитренко и Пантелеевым[256]. <…> Послезавтра я выступаю в пользу раненых – Руставели, в 1-й части вечера, во 2-й – Япония. Иду сейчас в «Далекую Окраину» дать программу. <…>
Мушка, как скучно и серо в России. И все же я ее люблю. Но она убогая. А Япония – лучезарный сон.
«Программа», появившаяся в газете на другой день, сообщала о предстоящем («на днях») выступлении Бальмонта «в пользу раненых и на подарки в окопы». Вечер должен был состояться в местной «Чашке чая»[257]. Первую его часть Бальмонт, согласно газетному объявлению, предполагал посвятить Руставели и его поэме («Крестоносец любви Шота Руставели, певец Тамар»), а вторую – Японии («Япония в свете мгновения. Впечатления поездки»)[258]. В объявлении, появившемся на следующий день, указывалась и дата вечера – понедельник, 15 мая[259].
14 мая в письме к жене из Владивостока Бальмонт пытается сформулировать основной итог своей встречи с Японией:
Японией пленен безмерно, но писать об этом еще не могу. Скажу лишь, что влюблен в Японию целиком, категорически, без оговорок.
Большой радостью, и нечаянной, было для меня увлечение японцев мною. После Грузии, и наряду с ней, это золотая страница сердца. И связь моя с Японией уже не порвется.[260]
В том же письме Бальмонт просит Е. А. Андрееву достать ему книги о Японии и Китае: «религия, мифы, поэзия, язык, история»[261]. О том же он просит и А. Н. Иванову (открытка от 14 мая).
В поездке по Японии Бальмонта и Е. К. Цветковскую в течение первых дней сопровождала, как уже упоминалось, Вера Дмитренко. 11 мая (накануне возвращения Бальмонта во Владивосток) в «Далекой окраине» появилась ее корреспонденция «К. Бальмонт в Японии»:
Еще до приезда К. Бальмонта в Японию в нескольких токийских газетах начали появляться его портреты. Не успел поэт въехать в столицу Японии, как со всех сторон его начали осаждать представители японской прессы, молодые поэты, редакторы журналов, переводчики и фотографы. Все они желали так или иначе запечатлеть в своей памяти встречу с знаменитым русским поэтом. Все интересовались впечатлением, произведенным на поэта их родиной. Целый вечер и все утро последующего дня пришлось К<онстантину> Д<митриевичу>, не покладая рук (!), писать автографы, вести трудные, утомительные подчас разговоры с слабо понимающими русский и английский язык репортерами. Приходилось сниматься для разных газет в разных позах и видах. В этом огромном интересе японцев к знаменитому русскому поэту было много трогательного, а главное, совершенно неожиданного для К. Бальмонта. Менее всего рассчитывал он встретить такой радушный, полный энтузиазма прием в стране, где, казалось бы, он мог пройти совершенно неизвестным и незамеченным. Трудно было предположить, что его знают, читают и любят в такой чуждой, казалось бы, стране, как Япония.
Я сомневаюсь, что у нас, в России, даже люди интеллигентные, литературно образованные сумели бы назвать два-три литературных японских имени. А они и в этом отношении знают о нас больше, чем мы о них.
В интересной беседе с одним из профессоров русской литературы при Токийском университете[262] выяснилось, что японская интеллигенция не только знакома с нашими классиками, но не менее хорошо знакома она и с современными русскими писателями. Наиболее популярными классиками являются: Толстой, Достоевский и Белинский; наиболее любимыми современными писателями считаются Бальмонт и Мережковский. Не говоря уже о крупных литературных именах, как Л. Андреев, Горький и Куприн, читающей японской публике известны такие сравнительно мало популярные имена, как В. Иванов, Каменский и Кузмин.
Переводят даже детскую писательницу Л. Чарскую.
Вообще русская литература, по словам профессора, оказала и оказывает на японскую очень большое влияние. В одной японской книге о русской литературе, подаренной г. Сиому Бальмонту, переведены 23 стихотворения, частью взятые из сборника «Будем как Солнце», частью из разных журналов[263].
После угрюмой, холодной Сибири, отставшей, по словам поэта, в художественном и литературном отношении по крайней мере на полстолетия, такой интерес к поэту и популярность его в Японии казались особенно странными, неожиданными и ценными.
На 19-е мая н<ового> ст<иля>[264] назначен в честь поэта литературный банкет <…>.[265]
Вечер «в пользу раненых», о котором упоминал Бальмонт в письме от 12 мая, состоялся 16 мая. А вечером 13 мая произошла неожиданная встреча, глубоко взволновавшая поэта и побудившая его уточнить свои планы.
Поездка в Сидэми
14 мая в письме из Владивостока Бальмонт рассказывал А. Н. Ивановой: