Владивосток встретил Бальмонта не слишком гостеприимно. Предваряя его лекции, газета «Дальний Восток» поместила весьма скептический отзыв о поэте и его недавнем выступлении в Иркутске. «Господин Бальмонт – большой поэт, и никто этого отрицать не станет, – заявлял анонимный журналист, – ваш покорный слуга зачитывался его стихами. Но от рекламных приемов поэта меня тошнит. <…> Вторая лекция г. Бальмонта в Иркутске привлекла 60–70 человек слушателей. Почему? Да потому что хороший поэт очень скверный лектор. Читает он невнятно, тихо и скучно»[194].
Обе лекции, прочитанные Бальмонтом во Владивостоке 11 и 12 апреля, скорее, разочаровали слушателей (во всяком случае, известную их часть). Местный журналист спустя несколько дней иронизировал:
То, что К. Д. Бальмонт называет лекцией, было двухдневное комментирование его собственных стихов. И комментирование неудачное. <…> Широкая публика (для которой, повторяю, читалась лекция) отнеслась к Бальмонту чрезвычайно сдержанно. И даже порой смеялась <…>. «Лекцию» свою г. Бальмонт назвал «Любовь и смерть», но любви ни в чем не чувствовалось, зато смертью веяло от неумелого комментирования и от неумелого чтения стихов.
Дикция у г. Бальмонта такова, что ей не позавидует даже дьячок захолустной деревенской церкви.[195]
Совершенно иным был, однако, отклик, прозвучавший со страниц «Далекой окраины» (более либеральной по сравнению с официозным «Дальним Востоком»). В статье, появившейся на другой день после обоих выступлений Бальмонта, говорилось о том, что поэт очаровал слушателей «гармоничной, оригинальной читкой, к дефектам которой скоро привыкаешь. Красоты бальмонтовской рифмы, чеканность его стиха, глубина и меткая мысль выявились на лекции с изумительной ясностью и отчетливостью»[196]. Впрочем, автор этого отзыва не смог умолчать о том, что турне знаменитого поэта по Сибири не оказалось столь триумфальным, как ожидалось. «Поэт, по его словам, несколько разочарован холодностью известной части сибирской публики[197] и некоторой вообще угрюмой сдержанностью сибирской аудитории. <…> К<онстантин> Д<митриевич>, однако, смотрит на свою поездку по Сибири как на известную культурную миссию»[198].
Противоречивые газетные отзывы «Дальнего Востока» могли лишь усугубить раздражение поэта, продолжавшего сомневаться, стоит ли ему продолжать путешествие. Его настроение прорывается в письме к жене от 11 апреля (из Владивостока): «Я вижу японцев и японок. Но они мне так неприятны, что даже не хочется ехать в Японию»[199].
Тем не менее, несмотря на неуспех первых вечеров во Владивостоке (если верить газетному отчету), Бальмонт продолжает свое лекционное турне. Из Владивостока он отправился в Никольск (ныне – Уссурийск), где 14 апреля выступил в местном Народном Доме. Это выступление, судя по газетному объявлению, не слишком отличалось от предыдущих: поэт повторил свою лекцию «Любовь и смерть в мировой поэзии», завершив ее своими стихами и переводами[200].
Выступление в Никольске оказалось, однако, более успешным, чем во Владивостоке: критических откликов не появилось. Более того. Через несколько дней газета «Уссурийский край» поместила под заголовком «Новые стихи К. Д. Бальмонта» три его стихотворения: «Вопль к Ветру» (сонет), «Саваны» и «Скифская летопись» (все они вошли в сборник «Ясень»)[201] и подчеркнуто продолжала уделять ему внимание на протяжении всей его дальневосточной поездки в апреле–мае 1916 года.
На другой день после своего выступления поэт в письме к жене (из Никольска) вновь упоминает о Японии: «Верно, съезжу в Японию на неделю лишь»[202].
Из Никольска поэт прибыл в Хабаровск. Здесь ему предстояло выступить дважды: на 17 апреля была назначена лекция «Любовь и смерть в мировой поэзии», а на другой день – «Вечер поэзии К. Д. Бальмонта»[203]. Готовясь к встрече с известным поэтом, сибирские газеты помещали, как правило, разного рода тексты, призванные знакомить читателя с его «образом» (творчеством, стилем и т. п.); нередко публиковалось несколько новых стихотворений. На этот раз все вышло иначе. В день выступления ведущая хабаровская газета сообщила читателям, что считает нужным воздержаться от предварительной характеристики поэта «ввиду крайне разноречивых мнений в сибирской печати о лекции поэта “Любовь и смерть в мировой поэзии”»[204]. А после того как лекция и вечер поэзии состоялись, газета ограничилась ядовитой заметкой, посвященной «рекламе», которую якобы искусственно создает Бальмонт вокруг своих выступлений. Оказалось, что за несколько дней до приезда Бальмонта в Хабаровск редакция «Приамурья» получила текст некоей «передовицы», посвященной Бальмонту, «с настоятельной просьбой напечатать»; самовосхваление в этой «передовице» превышало якобы «все нормы допустимого приличия». Впрочем, этот упрек был адресован не столько самому поэту, сколько организаторам его вечеров («ответственным распорядителем» коих в афишах неизменно значился М. А. Меклер). «…Зачем <Бальмонт> поручает устройство своих лекций таким нелепым людям?» – вопрошал безымянный автор[205].
«Завтра еду во Владивосток, читаю там “Лики Ж<енщины>” и еду в Японию», – сообщает Бальмонт жене 18 апреля из Хабаровска[206]. На другой день (перед самым отъездом во Владивосток): «Я не думаю, чтоб я пробыл в Японии более 10-и дней. Нет ни желания, ни денег. В сущности, если бы я сейчас в этих краях был один[207], я не поехал бы, верно, в Японию вовсе. Как-то не время, и мало смысла ехать туда лишь на несколько дней. Но с другой стороны, потом, верно, жалел бы, что не поехал»[208].
Вернувшись из Хабаровска, Бальмонт читает 22 апреля в зале Коммерческого училища свою последнюю владивостокскую лекцию – «Лики женщины в поэзии и жизни». Накануне, 21 апреля, в газете «Далекая окраина», опережая выступление поэта, появляется своего рода «рекламный ролик» – лирический текст, способный возбудить внимание публики:
Поэт, отдавший столько звучных молебнов небу и водам, огню и солнцу, столько ласковых слов каждому трепету живой души, возлюбившему мир как вечный ход по лазурным ступеням, все выше, выше к солнцу, – должен был сказать о женщине именно такое многогранное нежное, благословляющее слово.
В этом слове был свой пульс, свое светило – влюбленность. Безымянная влюбленность, отданная женщине как стихии, как факелу любви и жизни, в озарении которого миру радостней и теплей.[209]
А на другой день «Далекая окраина» поместила стихотворение Бальмонта, обращенное к Владивостоку, где рифмовалось и обыгрывалось столь дорогое для поэта слово – «Восток»:
Рядом было напечатано другое стихотворение Бальмонта – «Рагчан – Кайиль (Афганистан)». И, наконец, на той же странице можно было прочесть выполненные Бальмонтом переложения двух восточных стихотворений. Одно из них («Чтоб жить с тобой, кого люблю я…») имело подзаголовок: «Япония». Имя автора в этой публикации указано не было. Видно, что в преддверье своей поездки в Японию Бальмонт знакомился с японской поэзией, пытался ее освоить, «вжиться» в нее[211].
Со страниц «Далекой окраины» прозвучал также сочувственный отклик на лекцию, прочитанную Бальмонтом 22 апреля перед немногочисленной аудиторией в зале Коммерческого училища.
Яркими образами, он <Бальмонт> пытался вырисовать перед аудиторией лик женщины в многократных проявлениях мировой сказки – саги. Метод поэта вполне правилен, по нашему мнению. <…> Только поднимаясь на высокую гору, можно увидеть далекие горизонты. Только уходя от обычной повседневной жизни и отрешившись от обычных представлений, можно уловить ту сущность, ту грань, которая отделяет мужское начало от женского, творит сущность одного и другого типа в мировой литературе и жизни. <…>
Поэзия тонких гармоний мысли, образы длинной вереницей выдвигались поэтом из мглы седой старины, и это было увлекательно и красиво.[212]
Судя по публикациям в «Далекой окраине», Бальмонт обрел во Владивостоке не только недругов, но и «друзей», во всяком случае – в редакции этой газеты, дружественно встретившей поэта и продолжавшей освещать его пребывание на Дальнем Востоке в течение всего мая 1916 года. Одно из подтверждений – появившееся на страницах этой газеты стихотворение, посвященное Бальмонту и написанное одним из его владивостокских почитателей, который пользовался псевдонимом «Николай Амурский»[213]: