Густой, черный, разъедающий глаза дым начал проникать в салон из-за моего сиденья, заполняя пространство между мной и туалетом, просачиваясь сквозь занавес у отсека второго водителя. Прилив адреналина придал мне сил. Я вскочил, отдернул занавеску и разбудил его от явно глубокого сна.

– Пожар! Пожар! Двигатель горит! – Он должен это понять, верно?

– ¿Qual es tu problema?[49] – пробормотал он, протирая глаза. Затем его глаза широко распахнулись. – ¡Oh mierda! ¡Mierda! ¡¡¡Mierda!!![50]

Одетый лишь в черные носки, спортивные штаны и майку-алкоголичку, он выскочил со своего места и побежал к передней части автобуса.

Хм-м-м… Наверное, «mierda» – это «огонь» по-испански.

Автобус быстро замедлил ход и остановился на обочине шоссе, и я решил внести свой вклад в устранение катастрофы. Расталкивая пассажиров, проснувшихся на сиденьях в проходе передо мной, я объявил громким, строгим голосом, требуя как можно большего внимания: «Мьерда! Мьерда!» – и указывал на заднюю часть автобуса.

Пожилая женщина, сидевшая прямо передо мной, не подняла глаз и даже не открыла их. Вместо этого она вытянула средний палец в мою сторону и прорычала:

– ¡Cállate, pendejo![51]

О’кей, понял. Это я выучил еще в начальной школе.

– Нет, нет! Мьерда, сеньора! Мьерда!

Я отпрянул, чтобы избежать удара тыльной стороны ее руки, но она увидела дым, ползущий по полу, и остановилась на середине замаха.

– ¡Estamos en llamas! – Она ткнула пальцем в ребра спящего рядом с ней мужчины. – ¡Estamos en llamas![52]

По мере того как новость катилась вперед, ряд за рядом, беспокойство пассажиров нарастало, пока не достигло пика в передней части автобуса, превратившись в небольшое цунами. Люди зашевелились, встали, поправили одежду и собрали свои вещи, как будто они прибыли на станцию и готовились к высадке. Всех опередил второй водитель – все еще в майке-алкоголичке, спортивных штанах и черных носках – с огнетушителем в руках. Спустя несколько мгновений послышался звук распахивающегося моторного отсека, а за ним характерный бх-вушшшшшшш огнетушителя. Водитель в форме, все еще сидевший за рулем, нажал на кнопку громкой связи и сделал краткое заявление, из которого я не понял ни слова. Основной смысл его заявления стал очевиден, когда очередь сонных пассажиров двинулась вперед: все должны были выйти из автобуса.

Второй водитель, все еще в носках, не мог оставаться на холоде, поэтому протиснулся обратно в салон, мимо очереди пассажиров, которые уже без особого энтузиазма покидали автобус. Его нос стал темно-красным, граничащим с фиолетовым; он энергично потирал обе руки и делал все возможное, чтобы пробраться сквозь толпу ворчащих пассажиров.

– Lo siento. Lo siento. ¡Hace mucho frio por ahi![53]

Для меня это все тоже выглядело не слишком оптимистично. Моя футболка с длинными рукавами промокла от пота и прилипла к рукам, спине и груди. Не подготовленный ни к чему, кроме обещанного тропического тепла на побережье, для холодной погоды я взял разве что легкую толстовку, которая в этот момент уютно лежала в моем рюкзаке в багажном отсеке автобуса. Бесчисленные звезды в небе, которое было чернее самой черноты, и стена неприлично холодного воздуха завладели моими чувствами, как только я сделал первый шаг. Стоял безжалостный холод. Пронизывающий холод, которого я никогда раньше не испытывал.

Водитель в форме повел нас по участку голой земли перед автобусом, в стороне от шоссе. Фары нашего автобуса все еще ярко светили, так что в этом направлении, кроме них, невозможно было ничего увидеть. Наши тени достигли едва различимого вдалеке перед нами дорожного указателя, мимо которого мы давно должны были проехать.