«Это был дом, позади которого росло множество оливковых деревьев, с открытой квадратной площадкой, выходившей на поросший деревьями склон холма. Там работали крестьяне, собиравшие в скирды сено, заготавливающие фасоль и оливки, — каждый сезон словно по часам начинался с нового вида работ. У меня был свой маленький сад»²⁵.

Молодая англичанка Дороти Невайл Лиз, которая бросила собственную литературную работу, чтобы помогать Крэгу с его «Маской», жила напротив Иль-Сантуччио на маленькой вилле, где она печатала рукописи Крэга. (Посвятив себя Крэгу, она в 1915 году родила ему сына, Дэвида Лиза.)²⁶ Другими его помощниками были Майкл Карр с женой и Джино Дуччи, почтальон и печатник-любитель. В конце октября к ним присоединятся другие члены семьи Дуччи, которые станут поваром и помощником плотника, работая за стол и кров, а иногда и за карманные деньги.

Вот куда приехала Айседора, сгорая от желания быть рядом с любимым, и здесь она была холодно встречена неумолимым Крэгом.

Спустя годы, уже после смерти Айседоры, Крэг, описывая то, что произошло, объяснял это тем, что перед его отъездом во Флоренцию Айседора пообещала ему дать денег для покупки необходимых материалов и оплаты рабочих.

«Это была не такая уж огромная жертва с ее стороны — она получала от 3000 до 8000 марок за каждое выступление, и ей пришлось бы посылать мне из них всего по 100 марок, чтобы работа могла продолжаться.

Я уехал во Флоренцию, ждал, ни слова, ни единой марки не было прислано. Я подождал еще и начал работать, наняв для начала двоих. Один молодой художник бросил свой дом, поверив моим обещаниям, и кто, если не мадам Дункан, обманула и его и меня и, что хуже всего, даже не извинилась. С этого дня я никогда так и не смог простить этого: мне безразлично, кто что говорит или делает лично мне, но если хоть однажды выказывается неуважение к моей работе, тогда замок защелкивается и все кончено между мной и тем, кто сыграл со мной такую шутку…

Через месяц она внезапно приехала во Флоренцию, ожидая, что я горю желанием работать с ней, но она показалась мне незнакомой. Несмотря на всю ее милую привлекательность, ничто не могло заставить меня смотреть на нее иначе чем на хорошо знакомую дорогую вещицу, находящуюся где-то на другом берегу реки. Туда я положил ее, хотя она и сама, похоже, уже была там, и я никогда больше не переходил на тот берег»²⁷.

Айседора пробыла во Флоренции день и уехала в отчаянье. Из Кельна она написала ему:

«Дорогой.

Очень долгое путешествие под дождем снаружи и co слезами внутри. Кельн выглядит воплощением тоски. Благодарю Господа, что хоть ты можешь видеть нечто прекрасное вокруг себя…

Сюда прибыл мистер Магнус. Стампф продлевает контракт, несмотря на свои угрозы. Контракт начинается 7 октября в Гааге, а даты отдельных выступлений я пошлю тебе завтра.

Дорогой Тед, ты оказываешь забавный эффект на свою Топси! Ты наполняешь меня страстным желанием и болью, которая ужасна. Я чувствовала, что мне лучше умереть, чем уехать из Флоренции. Каждый стук колес поезда был пыткой. Может быть, это и к лучшему, что меня там нет. У меня кончаются все силы, когда я рядом с тобой, я только хочу впорхнуть в тебя и умереть там. Это музыка Тристана, которая тебе так не нравится, и это самое мучительное страдание. Я словно состою из двух людей — каждый был бы очень милым, если бы не было другого, а такая комбинация ужасна. [Эта предложение было подчеркнуто Крэгом.]

Твой дом во Флоренции прекрасен. В нем ничего нет, кроме Красоты. Не могу выразить словами все, что я думаю о нем.

Я очень утомилась от долгого путешествия и сейчас рухну в постель.

Со всей моей любовью к тебе и с тем, чего я не могу выразить.

Твоя Айседора²⁹.

Передай от меня привет мистеру и миссис Карр [двум помощникам Крэга]. Они великолепны».

Крэг написал поверх ее письма: «1907 год. Она приехала, и я не смог сказать «как поздно ты пришла», — но нас разлучила Элизабет в Гейдельберге и «амбиции», и я остался один. Это она должна была увидеть и понять». (Крэг считал, что Элизабет относилась к нему враждебно. Он подозревал, что именно она подсказала Айседоре сначала тратить деньги на семью и школу, а уж потом посылать ему.)

Позже внизу он сделал приписку: «1944 год. Моя дорогая, я знаю, что дал тебе понять, что нашим поцелуям пришел конец, поскольку я был смертельно обижен… Прости меня, я клянусь тебе — у меня тоже было сердце». И если в 1944 году он смог понять ее чувства и ее муки, в 1907 году он чувствовал лишь горечь от «предательства мадам Дункан». 27 октября он написал ей:

«Не пиши мне больше, не думай обо мне больше. Я больше не существую для тебя, коль скоро то, для чего я живу, ничего не значит для тебя.