Студента недоучку, изгнанного из Варшавского университета и настраивавшегося после приведения в исполнение приговора, на долгую и напряжённую интеллектуальную дуэль с иезуитами-жандармами, на всю оставшуюся жизнь вразумили матросские кулаки.

Вольдемар Гомельский, очнувшись и осознав, что он непоправимо искалечен, потребовал врача, адвоката, морфию, зеркало, водки, после чего расплакался и просил срочно телеграфировать родителям.

– Говори, сволочь, – Свенторжецкий с революционером не церемонился, – всё одно ты уже покойник. Жандармам так и сказали, – оба покушавшихся убиты. Не будет ни адвоката, ни открытого процесса. Завернём в брезент и заживо утопим. Нет, не утопим – закопаем заживо. Кто тебе сволочь отдал приказ убить адмирала Небогатова?! Говори!!!

Бухвостов, присутствовавший на сём любительском допросе, с широко открытыми глазами смотрел, как капитан второго ранга в приступе служебного рвения, неистово трясёт избитого террориста. Ну, совсем как куклу детскую тряпичную…

Карбонарий орал, рыдал, корчился, но информацию выдавал исправно.

Он и несколько сподвижников по партии социалистов-революционеров, получив по двести рублей на брата единовременно и далее, по сотне в месяц, ещё в феврале отбыли для проведения агитации во Владивосток и Харбин. Особо пропагандой не увлекались, больше пили и ходили по девочкам, но сразу после прорыва русских броненосцев во Владивосток на Вольдемара и Никиту (убитого подельника) вышел некий господин Иванов.

Данный товарищ с такой распространённой русской фамилией, назвал пароль и от имени «Боевой организации» предложил устранить главного дальневосточного царского сатрапа адмирала Небогатова за десять тысяч рублей и заграничные паспорта. По словам Иванова, если бы Небогатов не разделил эскадры, не ускользнул от Того а принял бой, русскую эскадру в узостях Цусимы непременно бы расколошматили японцы после чего начались согласованные восстания на Балтике и Черном море, а затем крах царского режима и победа прогрессивных сил…

Выйдя с гауптвахты контр-адмирал протянул кавторангу фляжку с коньяком.

– Однако, Евгений Владимирович, работа у вас та ещё. Я бы не смог так, наверное.

– Смогли бы, Николай Михайлович. Куда б делись, существуй выбор – тряхнуть как следует сволочь-нигилиста чтобы получить сведения, которые, скажем, спасут любимый ваш «Александр» от подрыва на неприятельских минах…

– Да, пожалуй, вы правы. Но если принять на веру слова этого таинственного «господина Иванова», то выходит, японцы знали о никчёмности наших снарядов! Мы не знали, не подозревали, а враг знал!

– А значит, господин контр-адмирал, измена на самом верху, – Свенторжецкий вернул фляжку Бухвостову, – и порох на Второй эскадре переувлажнили с подачи умников отирающихся при генерал-адмирале. Я читал докладную записку Игнациуса о не разрывающихся снарядах. Не зря, ох не зря Николай Иванович приняв командование ничего о планах прорыва не сообщил в Петербург.

– Да, потянулись бы с тихоходами в Цусиму – там бы и остался весь флот.

– Именно так, я точно знаю, я ведь все планы и переписку покойного Рожественского контролировал. Когда эскадру остановили на Мадагаскаре, Зиновий Петрович понял, – идём на убой, что какие-то тёмные силы при дворе решили разыграть флот как на зелёном сукне, в карточной зале… Японцы заменили артиллерию, подготовились и непременно должны были нас уничтожить. А Рожественский был ограничен в манёвре, в планировании, указаниями принять бой и одержать победу в генеральном сражении.

– Чёрт побери, – Бухвостов, правильно понял жест кавторанга и вновь передал ему коньяк. Свенторжецкий сделал пару больших глотков и нервно продолжил.

– Когда Небогатов повёл эскадру, без оглядки на мнение высших чинов, сообразуясь лишь с обстановкой и здравым смыслом, с меня как будто наваждение спало. Я, Николай Михайлович, после допроса этой революционной сволочи, как на духу признаюсь, – при Зиновии, когда он как заколдованный вёл эскадру на смерть, мне не хотелось жить, видеть разгром русского флота. Даже думал застрелиться перед боем или выйти на палубу, «поймать» первый же попавший в «Суворов» японский снаряд…

– Что вы говорите такое, Евгений Владимирович!

– Не от трусости, нет. Поймите правильно. Невыносимо было видеть как лучшее что есть у страны, её флот, намеренно, в угоду непонятным придворным интригам, подводится под уничтожение, а Рожественский послушно и безропотно исполняет преступные указания. И тут всё меняется – Небогатов за пару дней стряхнул с нас обречённость, вдохнул веру и надежду. И мы прорвались! Вопреки всему и всем прорвались, все прогнозы и предсказания посрамив. Планы чьи-то поломав. Я Николаю Ивановичу жизнью обязан, а за сохранённый флот вся Россия у адмирала Небогатова в долгу неоплатном. Потому и к террористам у меня разговор короткий. Церемониться с мразью не намерен. Отдать этого Гомельского жандармам, так получит каторгу, откуда сбежит и будет за границей интервью давать в газетёнки разные. Нет, пускай уж знают все – за попытку покушения на адмирала Небогатова бомбистов насмерть забили матросы…

– Евгений Владимирович, – контр-адмирал серьёзно и сочувственно посмотрел на офицера, – я всё понимаю, препятствовать не буду. Считаю вас образцовым офицером и патриотом. Счастлив служить с вами.

– Благодарю, Николай Михайлович. Кстати надо и вашей безопасностью озаботиться. Сейчас проедете на «Александр» в сопровождении казаков, мой мичманец договорился с начальником гарнизона. А уже завтра я сформирую из наиболее надёжных и расторопных матросов специальную «охранную роту» при штабе флота. Она и займётся охраной старших офицеров и сопровождением курьеров с секретной информацией. Это ещё нам повезло, что тогда, в момент покушения на Бирилёва у штаба матросы с «Донского» стояли, ждали Блохина, тот краску у интендантов выбивал, что ли. И они, ребята боевые, револьверов не испугались. Так бы упустили бомбистов сухопутные вахлаки…