— Himmel! Уже одиннадцать. Разве до завтра подождать нельзя?

— Я очень спешу, Макс.

— Ja, похоже, что так.

Леон заскочил в свою палатку, бросил в рюкзак кое-что из самого необходимого и вышел. У линии пикетов его ждали. Только лошадей было не четыре, как он приказал, а пять. Узнав всадника на черном муле, Леон невольно усмехнулся.

— Да пребудет с тобой благословение Пророка!

В темноте блеснула белозубая улыбка.

— Без меня, эфенди, кто вас покормит? — ответил верный Ишмаэль.

Ночь прошли хорошо, лошадей меняли дважды. В предрассветном тумане на далеком горизонте замаячила громада Лонсоньо. К полудню гора выросла и занимала уже половину восточной части неба, но ее очертания выглядели незнакомо. Никогда раньше Леон не подходил к ней с этого направления, и теперь Лонсоньо обратилась к нему своим суровым северным ликом, тем, который он видел лишь однажды, когда пролетал здесь с фон Мирбахом и Евой.

Они были в пути тринадцать часов, и как ни подгоняло нетерпение, Леон понимал, что дальше испытывать выносливость лошадей невозможно. Отдых требовался и людям. Лошадей расседлали у небольшого источника и, стреножив, отпустили пощипать травку. Ишмаэль тем временем сварил кофе и приготовил бутерброды из пресных лепешек с маринованным луком и холодным мясом. Поев, легли спать. Встали, когда уже смеркалось. Вечерняя прохлада добавила животным резвости, так что к рассвету гора предстала перед ними во всем своем величии. Крутые, украшенные разноцветными лишайниками склоны внушали изумление и страх. Низвергающийся с вершины серебристый поток вырывался из расщелины и падал в темное круглое озерцо, вероятно, то самое, которым они с Евой любовались с аэроплана.

От Лойкота Леон знал, что где-то здесь, у водопада, проходит тропа, ведущая к самому верху. Именно по этой тропе масаи и собирались отвести Еву в деревню. Как он ни старался, рассмотреть тропу издалека, даже с помощью бинокля, не удавалось. Леон попытался оценить оставшееся расстояние, еще надеясь перехватить троицу внизу, хотя и понимал, что они скорее всего уже начали подъем.

Так или иначе, Ева была где-то рядом, и Леон гнал лошадь вперед, все больше и больше отрываясь от конюха и Ишмаэля, которые не могли поспеть за ним. Еще через час он вдруг натянул поводья, соскочил с седла и опустился на корточки перед цепочкой следов, одной из многих, пересекавших саванну. В пыли четко отпечатались три пары человеческих ног. Первым шел Маниоро — его выдавала хромота. За ним следовал Лойкот — длинный шаг. Третьей была Ева.

— О, дорогая! — прошептал он, проводя ладонью по песку. — Даже твои ножки прекрасны.

Следы вели к горе, и Леон, вернувшись в седло, пустил коня галопом. Тропинка уходила круто вверх, и каждый следующий шаг давался все труднее. Гора заполняла собой все небо, и при взгляде на проплывающие над ней облака у Леона возникало неприятное ощущение, что она падает на него. Вскоре пришлось спешиться. Кое-где удавалось различить оставленные Евой следы, и эти маленькие открытия придавали сил. Крутизна склона позволяла видеть лишь на несколько шагов вперед, но он не останавливался, а Ишмаэль и грум отставали все больше.

Поднявшись на первый уступ, Леон оглянулся и замер в изумлении.

Перед ним лежало то самое круглое озеро. Оно было больше, чем казалось с аэроплана, но выглядело крошечным в сравнении с возвышающейся над ним каменной громадиной и напоминало кипящий котел с вихрящимися над ним клубами водяного тумана.

Потом он услышал голос, слабый, почти заглушённый грохотом водопада. Ее голос. Сердце дрогнуло от волнения. Пытаясь определить, откуда донесся голос, он обежал взглядом берега.

— Ева!

Эхо запрыгало по камням, словно насмехаясь над ним.

— Леон! Дорогой!

На сей раз ему удалось определить направление. Он повернулся влево и поднял голову. Глаза уловили какое-то движение, и в следующий момент Леон увидел ее — Ева стояла на высоком уступе. Заметив его, она побежала вниз, легко и грациозно, как горный даман, перескакивая с камня на камень.